Отчий сад - Мария Бушуева Страница 25

— Ты отказала, что ли?

— Мне он не нравился.

— Хоть похоронить пришла?

— Нет.

— Жестокость — это плохо, — сказал он, — ты как моя жена Томка, та никого не любит.

— Я Дмитрия люблю.

— Забыл!

— И тебя немного, — она улыбнулась и показала ему язык. Расстались они очень мило. Она ощущала себя роковой черной кошкой, он все-таки был слегка доволен, что пошалил с бабочкой своего брата. Нехорошо, конечно, но так, впрочем, ему и надо, Иванушке-дурачку! * * *

На этот раз Мура нарисовался к Наталье сам. Чудището какое, Бог ты мой, шепнула в кухне Клавдия Тимофеевна, дверь-то я открыла, прямо обмерла. Наташа заварила чай, поставила на поднос чашки, печенье, сахарницу, вынесла в комнату, где ожидал ее Мура, оплывшим сугробом нависая над журнальным столиком, блестящим от солнечных бликов. Отпил чай — шмыгнул носом. Он не был уверен в себе сейчас, в обстановке ее, а не своей квартиры — и забыл, с чего хотел начать. Она уловила: он мучается поиском темы для разговора — и, чтобы ему помочь, поинтересовалась: ну как твое горло? Отпила чай, попробовала печенье. Не очень вкусно.

И тут его точно прорвало: он заговорил торопливо, своим высоким голоском, о том, как болел он в детстве, как обижала его ужасная Серафима, как смеялись над ним во дворе — он был и тогда таким толстым, рыхлым, плохо бегал и не мог перелезть через забор, однажды мальчишки взяли его и перекинули, как мешок. А на все продукты у него была аллергия: от апельсинов вспыхивали пятна на щеках, от арбуза его тошнило. В школе его дразнили сарделькой. Он всхлипнул, тоненько рассмеялся. А первая жена заставляла его бегать каждое утро вокруг дома. И соседка как-то кинула в него огрызком яблока.

— И попала? — сочувственно спросила Наталья. А в институте все такие спортивные, все катаются на лыжах и плавают на байдарках. И пришлось ему оттуда уйти. Его съели, загрызли, выплюнули прямо в пивной киоск.

— Но киоск ведь не навсегда? А мать считала, что он должен много зарабатывать. А отец не сумел защитить кандидатскую — и мать очень из-за этого переживала, так как отдала его работе свои лучшие годы. И Мура много занимался. Ведь мать есть мать. Он так много занимался, что даже в обморок упал. Вот.

В общем, всё очень, очень плохо в его жизни. Все мучают его, обижают, смеются — и никто, никто не понимает его возвышенной, деликатной, неординарной души!

Ей стало так жалко его — такого нелепого. И она пошла проводить его до остановки. На тебя все мужчины смотрят, шмыгнув носом, заметил он, ты — такая яркая и привлекательная. Ты тоже симпатичный. Подошел автобус. И он попытался в него залезть, но его оттолкнули. Наверное, те же, которые на яхтах и на лыжах. Он неуклюже отскочил в сторону.

Наталья вновь к нему подошла.

— Надо иметь много денег, чтобы ездить в такси, — произнес он виновато, — а то в транспорте общественном

— убьют, а машину я водить не могу — у меня от запаха бензина пятна на груди и насморк.

— А я хочу скоро сесть за руль, — сказала она, кивнув. Он тут же спросил: «Я позвоню завтра?» В его омутках засветилась надежда, аленький ротик растянула жалкая полуулыбка.

— Позвони, конечно, — сказала она, грустно на него глядя. Таким несчастным он казался — толстый, с дурацкой кучерявостью вокруг одутловатых щек, с пухлыми младенческими пальцами и высоким голоском… и с пивным киоском его проклятым! * * *

Ритка проснулась часа в три ночи. Дом спал. Ленин храп доносился из его комнаты, сладко посапывала Кристинка. Свет фонаря бил в окно — и светлел, точно жуткий глаз, на дорогих обоях. Ритка не могла сразу понять,

отчего так резко проснулась. Чаще всего она сразу пробуждалась, когда начинала плакать во сне Кристя. Нет, тихо спит — очень тихо. Скоро-скоро, уже меньше чем через полгода, появится второй ребенок.

О своей беременности сказала Ритка пока только Юлии Николаевне.

— Дай-ка мне сигарету, девочка, — попросила та, както сразу ослабнув, — а Митя в курсе?

— Нет. Юлия Николаевна вдруг заплакала. По тяжелому ее крупноглазому лицу текли прозрачные слезы.

— Юлия Николаевна, — взволновалась Ритка, — ну что вы? не надо!

— Свое вспомнилось, деточка, свое… …Вот отчего она проснулась — ей снился Сергей. Его острые локти торчали из воды, в которой плавала рыбка. В аквариуме у дочки такая: розовато-серебристая. Ритка во сне наклонилась к воде — и вдруг ей стало так страшно, непонятно отчего…

Она поднялась с постели, всунула ноги в мягкие тапочки, включила торшер. Тогда она была с Митей, а потом, через дня два или три… два? с Сергеем. Какое число? Тринадцатого

— запомнилось, потому что Леня ездил в область и вернулся… нет, то было в другой раз, — но точно тринадцатого. Что же тогда в тот день было?.. Правильно, двенадцатого у свекровки был день рождения, приехала поздравлять и на сутки оставила дочь у нее, а сама поехала на дачу с Митей. Так. Значит, точно тринадцатого. А ее женские хвори должны были закончиться девятого. Так было — девятого… пятый день. Серединка наполовинку. Полуопасный. Шестой уже точно опасный, а в пятый может проскочить. А через два… два? Странно, почему раньше эти мысли не приходили ей в голову?! Вот это да.

Ритка вышла в кухню, поставила чайник. Газовая плита — чайник закипел мгновенно; блестел чистый, как в хирургическом кабинете, белый стол. Идеальная хозяй

ка, а Леня не всем доволен. Видите ли, в пеньюаре она по дому не разгуливает. Ритка пила чай, и ей хотелось курить, но только представив сигаретный дым, она почувствовала тошноту. И первый раз, когда она носила Кристинку, она не могла курить. В первый же вечер, залетев, она ощутила — нет удовольствия от сигаретки, подташнивает как-то. А ведь с Митькой… курила она тогда? Нет, не помнит. Вроде тоже сразу затошнило.

Она пила чай и кусала губы. Начало ноября — и выпал первый снег. Сухая земля — и снег на ней, как пудра. И ледок припорошен, и ветер — такой холодный. Французский крем, кстати, кончился. Утром надо бежать в клуб рано: директор просил явиться на планерку, не опаздывая.

Сказано — надо, значит — надо. Она плохо ела утром и так, а сегодня вообще не смогла и куска хлеба запихнуть в рот. Сказала вышедшему из спальни Лене, — он опять показался ей, в махровом халате, черноволосый, весьма интересным, только надезадорантился сверх меры: «Сделаю аборт».

Он так и застыл возле ванной.

— Второй у нас будет?

— Не будет. Не хочу.

— Сделаешь — разведусь, — вдруг отрезал он.

— Разведешься? — Этого она боялась больше всего на свете.

— Уже сказал. Хочу сына. Мамочка моя родная. Ритка всхлипнула. Вот такие пироги с кутятами.