Алчность - Эльфрида Елинек Страница 25

Не так уж это и безопасно, как вы думаете, — выгрузка запакованных скоропортящихся предметов, если в работе задействован всего один мужчина. У меня есть подозрение, что на этом месте то и дело незаконно выгружают какой-нибудь мусор, я уже не раз видела стоящий самосвал с погашенными фарами в верхней бухте, где легче всего подъехать к берегу, но где тебя и видно лучше всего. Но чтобы люди сваливали сюда груз их собственных пороков, я вижу впервые. Ещё одна полумёртвая шутка с моей стороны, надеюсь, последняя, с годами они не становятся живее оттого, что я их то и дело бужу. Здесь нет рыбы, которая после специального курса обучения хотела бы выйти в акулы, чтобы выедать у добычи сперва глаза, а потом мягкие части. Искать выпускников таких курсов на стороне — пропащее дело: пропавшая, всем известная по фотографиям, найдется гораздо раньше и, к сожалению, в ужасном состоянии. Для этой молодой женщины было бы лучше, если бы её нашли посреди моря, с двадцатью килограммами бетона на лодыжках. Даже на ребёнка, на маленькую девочку её отец недавно взвалил пять килограммов и целую реку, прохладную и весёлую, чьи вторичные движения тут же подхватили и принялись качать ребёнка, хотя ему уже очень скоро было всё равно, со всей этой пеной в лёгких и в верхних дыхательных путях и со всем бетоном на связанных ножках. Назавтра же мать и друг юной пропавшей будут уверены: что-то случилось. Одного знакомого фотографа они попросят сделать несколько копий с последних снимков пропавшей и пойдут от дома к дому, в магазины, в гостиницу напротив автобусной остановки и на саму остановку показывать эти фотографии. Они будут останавливать машины на дороге и спрашивать, не видел ли кто пропавшую, некую Габриэль Флюх. Потом у них ещё было немного времени, чтобы расклеить объявления о розыске пропавшей на столбах вдоль того пути, по которому она обычно ездила в районный город на учёбу, в строительную фирму, но ещё и клей на губах не обсох, а уж пакет нашли в озере, ни на день раньше положенного. Всё без жизненного успеха; в день, похожий на любой другой, жизнь сняла себе специальную комнату, чтобы в покое проделать кое-что специальное, чего обычно она не делает никогда.

Всё это в принципе обозримый мир, видно так далеко, насколько хватает глаз, то есть у разных людей по-разному: одни видят насквозь, другие смотрят сквозь человека, потому что ничто в этом человеке не задерживает их взгляд. Как широко ни простирает вода свои крылья, как щедро ни отмерено её пространство, с каким пчелиным усердием ни наращивает она свою биомассу и осадочный слой, экспоненциально повышая при этом свою потребность в кислороде, а всё нечего делать долгими днями, поскольку всё это уже убито. Разве это не красивая аллегория для человека, который стоит поистине перед критическими выбором, поскольку хотел бы сам себя переварить и привести к исчезновению, а вместо этого вынужден лишь охотиться и гоняться, чтобы узнать, какие же занятия ему милей всего, которые продлили бы его дни? Немилые он уже знает. И венчает все эти безжизненности в его жизненной осыпи что-то совсем уж мёртвое, дочурка из хорошего деревенского дома (с матерью-одиночкой), и мне сказали, но это не совсем так, я думаю, что предмет был якобы как картинка, а тут в воду плюхается какая-то человеческая колбаса, без всякой грации, которой она, должно быть, обладала при жизни. Чем дольше я смотрю на это лицо, тем твёрже убеждаюсь: пропажа этой девушки легко объяснима, ведь таких много, долго ли потеряться. Одета как все, те же толстые платформы, чтобы ноги казались на десять сантиметров длиннее, и с завтрашнего дня её лицо, которому так хотелось улыбаться с глянцевых журналов, будет вместо этого болтаться на столбах. Куда ни глянь, всюду эта девушка, так что хоть её и нет, она есть, — просто фотообои сделали из девушки. Милая мышка повсюду мелькает, как сказал поэт, хоть и в другом, чуждом образе; больше ничто не стоит между нею и её портретами, которые, все, показывают не её, — это все те фотографии, которые приглянулись ей когда-то и тотчас были вырезаны из журналов женским оружием — маникюрными ножницами. Нет, женское оружие состоит скорее в том, что женщина (ау!) вроде бы в нём вообще не нуждается, как будто оно не в силах ей ничего добавить. Поэтому не обязательно присутствовать на портретах лично, достаточно быть там представленной другими женщинами; я сама это видела, это Ничто, все фотографии как из журнала. Топить не перетопить. Впрочем, достаточно и одного раза. Действие разовое, тогда как фотографии действенны всегда, всякий раз, когда мы на них смотрим, за исключением, разумеется, тех случаев, когда на них мы сами.

Мужчина ведь, если за ним последить, специально выгреб на лодке и там, подальше, где глубоко, где озеро лакомится тенями деревьев с крутого берега, вывалил в воду и свой собственный обеденный свёрток. Но в лодке нет вёсел, а бегать по деревне с запасными вёслами нельзя: как бы это выглядело. Своя рука владыка, ночь всё делает сама, поэтому никто и не предлагает ей помощь. Ночь есть ночь, это её позиция. Ничего не видно. На озере никакого уличного освещения. При сексе свет лишний, и слава богу, потому что мы не помыли ноги, и между пальцев чернота. И педальная лодка, у неё есть ключ, хоть и не зажигания, тогда бы это была моторная лодка, а такой товар бы нам не пригодился. Мужчина не очень далеко зашёл по воде со своим мясом (которое он волок за собой). Умертвить его добычу было что сигарету раздавить, которая к концу стала обжигать пальцы; мы видим, нет, мы, естественно, не видим, ведь темно, следовательно, у вас нет выбора, вам придётся мне поверить на слово; итак, посмотрите на объятия, которые уже несколько месяцев были обычным делом между этими двумя, в машине, на переднем сиденье, когда выставленный член уже стоит и ждёт. Рука на руле, голова просунута под мышку, приникая к тому влажному, уютному углублению, — ах, как обманчиво, как будто хочешь вползти в шкаф. Длинные густые волосы, из журнальчиков «Бригитте», советы по блеску в изобилии, но хватит и дозы величиной с орех, разметались по руке, живая масса, как говорят, всё как всегда, иначе бы никто и не трудился, чтобы изготовить из этого воспоминания и потом развесить их сушиться на экран или на плакат, где их все могли бы видеть как образец для подражания. Потом это можно сделать и самой. Но ведь не делает. Одна из тех, кто, начитавшись разных советов, поступает так, как ни в коем случае нельзя, уж лучше опрятная короткая стрижка — ваша парикмахерская этого достойна раз в месяц, — чем неухоженная волнистая грива. Итак, одна из тех, кто, к сожалению, будет, несмотря ни на что, всё делать как всегда, в надежде, что её признают любящей, тоскующей, желанной, долгожданной. Но сегодня у неё неприятности, которые, собственно, причитаются мужчине: у него что, новая? Нет, боже мой, нет, он этого не посмеет. Он не сможет. У неё руки опускаются, поскольку эта юная женщина, её зовут Габи, жалуясь, обвиняя, умоляя и уже заранее сдаваясь, даже адреса не написав, куда доставить тело в случае смерти (хотя можно было и нажиться, если, подсуетившись, заранее завещать свой труп анатомическому театру), тянет молнию вниз и извлекает член, как это уже повелось в последние недели. Как всегда, но каждый раз по-новому, в этом и состоит искусство. Кому быстро всё надоедает, так бы не смог. Спасибо, всегда рад, говорит член, но мне уже пора в чужие руки, хотя я не успел как следует привыкнуть к предыдущим, а мой хозяин тоже человек привычки, поэтому бегите, как только завидите его издали! Никто меня не слушает. Мне это очень неприятно. Меня вы всегда найдёте, ощутив трогательный кусок плоти наряду с несколькими более приятными ощущениями, которые сейчас грядут; держите наготове ваш входной билет и падайте перед контролёром на колени, немедленно, на месте! Трогающие чувства пальцы Габи безошибочны, как будто член жандарма — свет маяка или мигающий предупредительный свет, чтобы вовремя дали ему дорогу (человек не остров, он возвышается над всем, он самолёт или хотя бы в самолёте) и не хватали сразу, не раздумывая или, если думать вообще уместно, подумав об изолирующей резинке. А то и до короткого замыкания недалеко, но в электрике жандарм как у себя дома, вы знаете, как ему туда позвонить. Ох уж эти женщины! Стоит его раз не застать, как начинаются подозрения, куда жандарм отлучился, не оставив никакого номера, и кого он сейчас имеет. Например, этот дом, перед которым он как раз снова стоит, ему непременно хотелось бы иметь. И если ему придётся за него сражаться негибким и, кроме того, избыточно чувствительным орудием плоти, то ничего не поделаешь. Плоть. Этот дом принадлежит одной женщине. Фасад поглядывает скептически, когда жандарм в него входит. Этому дому мы могли бы как минимум что-нибудь подстроить. Но его уже сделали. В доме всё блестит и сверкает глазами. Она вся чем-то умастилась, женщина, которая здесь живёт, но ради этого мужчины ей не стоило стараться. Он не видит лишнего, он всегда готов и не просит немного потерпеть и дать ему успокоиться, он не придирчив к мясу, лишь бы оно было хорошо подвешено и лишь бы ему не терпелось поскорее выйти из-под контроля и уйти в улёт. Тогда бы я, говорит мясо своим собственным голосом, который мы рады слышать, и мой господин, которого тоже станут допрашивать, стали бы едина плоть. Наконец-то.