Ученик философа - Айрис Мердок Страница 25

— Я оставила вечернюю сумочку у Блэкетов, — спохватилась Габриель.

— Ты все время ее забываешь! — ответил Брайан.

Джереми Блэкет преподавал в городской школе. Он и его жена Сильвия были заядлыми игроками в бридж. Габриель не играла в бридж, но, когда Брайан и Габриель ходили к Блэкетам, Сара, сестра Джереми, и Эндрю, его брат, дополняли четверку. (Габриель всегда брала с собой какой-нибудь роман.) Как раз матушке этих Блэкетов, Мэй Блэкет, влиятельной вдове, Алекс так неосмотрительно продала Мэривилль, дом у моря.

— Джереми здесь будет, — сказала Габриель, — или Сильвия, или Сара.

— Черт, почему ты вечно все забываешь?

— Извини…

Было утро субботы. По субботам все ходили в Купальни. (В ту субботу я и сам там был.) Утро было морозное, и над открытым бассейном висело густое одеяло тумана. Спасателю на вышке лишь на миг удавалось заметить очертания того или другого пловца в белом облаке, клубящемся на бодрящем восточном утреннем ветерке.

Брайан, Габриель и Адам сидели в Променаде и смотрели на улицу в окно. Они только что пришли. Окно запотело, но они протерли три круглые дыры на разных уровнях и смотрели наружу, на картину, окутанную паром. Позади них несколько человек за столиками пили кофе.

Каждый раз, приходя в Институт, Габриель испытывала глубинное смутное любопытство и возбуждение, хоть и бы вала тут едва ли не каждый день. «Это как машина времени», — сказала она Брайану, но не смогла объяснить своих слов. Из-за бронзовой двери, сплошь покрытой заклепками, скрывающей за собою источник, часто доносилось биение пульса, и все здание словно вибрировало в такт. Габриель училась плавать в этих водах. Однако с ними связано было какое-то чувство, будто бы вины или ожидания, но не лишенное приятности. Когда соскальзываешь в эти теплые воды, тебя охватывает блаженная слабость и нега, особенно зимой, когда горячий источник кажется таким чудом, а купание в нем — экзотическим ритуалом.

— Во сколько ты забираешь Стеллу? — спросил Брайан.

— Около пяти.

Стелла задержалась в больнице и только сегодня должна была выписаться и приехать к Брайану и Габриель. Габриель предложила. Стелла согласилась. То, что Стелла возвращалась не к себе домой, было очень важно. Важность этого шага, о которой еще никто ничего не сказал, пугала Габриель. Джордж так и не навестил жену. Габриель желала приезда Стеллы, но одновременно боялась его и дрожала — эта дрожь была созвучна греховному трепету, внушенному парящей водой. Теперь Габриель хотелось плыть — быстро, быстро, быстро.

— Вон Сильвия Блэкет, — сказал Брайан.

— Ой, да…

Габриель едва заметно махнула Адаму, пошевелив пальцами. Адам нахмурился, ему не понравился этот взмах. Габриель вышла в дверь и повернула вдоль бассейна к раздевалкам.

— Двенадцать часов, — напомнил Брайан сыну, имея в виду, что в двенадцать они должны встретиться в Променаде.

В Купальнях Маккефри разделялись, идя каждый своим путем. В этом состояла часть удовольствия от посещения Купален — наслаждение становилось особенно интимным. Еще одно проявление духа Купален, того, что Габриель называла про себя «пагубностью».

Адам кивнул. Он чуть отошел и остановился, обозначив этим, что отделился от компании и стал сам по себе.

Брайан вышел вслед за Габриель.

Адам был маленький и компактный, из темноволосых Маккефри: круглоголовый, круглолицый, с темными прямыми короткими волосами, он походил на Алана и даже немного на Джорджа. Он не унаследовал отцовского сходства с викингом и волком. У него были карие глаза, пристальный взгляд, и он редко улыбался. Он ходил в частную подготовительную [33]дневную школу Лифи Ридж в одноименном пригороде, а не в городскую, где преподавал Джереми Блэкет. Отец Адама был не в восторге от этого, но он хотел, чтобы сын выучил хотя бы два иностранных языка, а в городской и одному толком не учили. Габриель хотела отгородить сына от хулиганов. (На самом деле в частной школе хулиганов тоже хватало, но Адам не сообщал об этом матери.) Еще ей нравилась школьная форма — коричневые бриджи и небесно-голубые гольфы. Адаму мальчики не нравились. Девочки ему тоже не нравились, но, несмотря на это, он хотел бы стать девочкой. Из-за той же неловкости, что отделяла его от родителей, он и в школе был одиночкой, к тому же выделяясь не по годам маленьким ростом. В его непонятном нежелании расти словно выражался молчаливый отказ выступать на каких бы то ни было заметных ролях. Разумеется, Адам любил родителей и тихо сочувствовал их попыткам установить с ним хоть какое-то общение. Они так старались вести себя естественно, что порой были чудовищно нелепы. Он часто разглядывал мать, а когда она поднимала на него глаза, улыбался и быстро уходил. Он редко глядел на отца, но иногда касался его, ободряя.

Адам постоял, глядя в никуда. Он думал про Зеда — чем тот занимается дома, совсем один. Он часто об этом думал. Иногда ему удавалось подглядеть за Зедом и увидеть, как собачка неистощимо изобретательно играет в одиночестве. Но Адам всегда подозревал, что на самом деле Зед его видит и разыгрывает спектакль исключительно для хозяина. Витгенштейн пишет, что собака не может ни лицемерить, ни быть искренней. Адам еще не читал Витгенштейна и считал, что Зед вполне способен на лицемерие.

Адам не пошел за родителями на улицу. Он в отличие от матери не торопился поплыть. Он наслаждался особым, напряженным состоянием перед заплывом, от которого все казалось выпуклее обычного, страннее, как-то замедленнее. Он пошел обратно через Променад, отстраненно отмечая, что за столами сидят знакомые (или, точнее, знающие его) люди, например миссис Осмор, но не глядя на них. Он не хотел, чтобы с ним заговорили или даже встретились взглядом. Он прошел через другую дверь в закрытый бассейн. Адаму очень хотелось бы привести в Купальни Зеда, но собак не пускали дальше Променада. Он все время воображал себе, как бы это было: Зед, один в закрытом бассейне, разбивает гладкую шелковистую поверхность воды спокойными уверенными движениями, словно выдра. Зед хорошо плавал. Адам часто купал его в реке, только теперь это больше не разрешали, потому что доктор сказал что-то там такое.