Прошлой ночью в XV веке - Дидье ван Ковелер Страница 25

Разговор с почтальоншей ничуть не помог мне овладеть ситуацией, напротив: шизофрения моя усугубилась. Если принять метафору Мари-Пьер насчет дирижера оркестра, то мои музыканты отняли у меня палочку, и теперь некто из вторых скрипок встал на мое место за пультом и начал дирижировать музыкой, написанной его любовницей.

В голове моей уживались беззаботное ликование влюбленной и холодная проницательность соблазнителя, пустившегося в бега, а нынче решившего оправдаться. Изабо и Гийом навязывали мне свою партитуру, наперебой учили играть по ней, ободряли, критиковали, оспаривали, выступали то единым фронтом, то вразброд, заставляя мою истерзанную душу метаться между возбуждением, неприятием, угрызениями совести и леденящим страхом.

В довершение неприятностей, вернувшись на работу, я обнаружил, что в моем еженедельнике записана на сегодняшнее утро деловая встреча, и какая встреча! Контрольная проверка налоговой ситуации психоаналитика, — не самый идеальный вариант, в моем-то состоянии.

Я отправился в кабинет заместителя управляющего государственными финансами.

— Входите, у него никого нет, — многозначительно шепнула мне секретарша, она же профсоюзная деятельница, которая периодически пыталась завлечь меня в свою организацию.

Господин Кандуйо, водрузив ноги на бювар своего стола, слушал классическую музыку, одновременно читая Набокова. Я проинформировал его о том, что еду к Сержу Наказу, ведущему психотерапевту Франс-Блё-Берри, чье досье требует нашего пристального внимания, и попросил дать мне в пару кого-нибудь из сотрудников нашей бригады, вместо Рафаэля Мартинеса. Мой начальник резво вскочил с кресла.

— Он ведь публиковал какие-то книги, верно?

— Да, несколько книг. У меня есть перечень его авторских гонораров.

— «Критика нечистого неразумия», [32]премия Мишеля Фуко за 2003 год, — это его труд?

— Кажется, так.

Его светлые глаза жадно блеснули.

— Я сам поеду с вами! — объявил он и добавил, застегивая пиджак. — Обожаю писателей!

Презрев свой лимузин с личным шофером, он залез в мою Clio — так он чувствовал себя моложе. Пока мы ехали, я излагал ему налоговые проблемы бывшего кумира парижских полуночников. Когда Лаказа сослали в Шатору, налоговый центр Нейи-сюр-Сен [33]переправил нам его досье с красной меткой. Согласно статье № 100-а, Лаказ, как и некоторые другие авторы, имел льготное право платить налоги с гонораров по прошествии пяти лет после их получения, однако решил разрулить эту проблему по-своему, обойдя компенсационную нарезку в четыре пятых.

— Ах, как это все далеко от меня! — меланхолично вздыхает господин главный проверяющий, который, с высоты своей должности, ничего уже не проверяет, разве только работу кондиционера в своем кабинете.

Я перевожу:

— Он подменил средние показатели предшествующих пяти «тучных» лет одним единственным — за последний год, что составило всего третью часть налогооблагаемых сумм.

— Ну, значит, вы его мигом выведете на чистую воду, — сокрушенно говорит мой великодушный начальник.

— Да тут и стараться особо не нужно, этого типа насквозь видно.

Я, конечно, хорохорился, как мог, но в глубине души здорово робел: вдруг этот Лаказ возьмет и разоблачит меня самого, увидит насквозь, вывернет наизнанку, — что ему стоит, с его беспощадной, гипнотической силой убеждения, чье сокрушительное воздействие на слушателей Франс-Блё-Берри я констатировал каждое утро, слушая радио. Уж не знаю, зря я паниковал или нет, но мне казалось, что Серж Лаказ, смертельно уязвленный своим финансовым и социальным падением, моментально поймет, какой хаос царит у меня в голове, и за мои компенсационные четыре пятых отомстит мне тройным диагнозом: шизоневроз, мифомания и мания преследования.

На мое счастье, когда мы прибыли, он уже был в постели: биологические часы и расписание передач вынуждали его жить по ночам, работать на заре и спать с одиннадцати утра до девяти вечера. Так что, к моему великому облегчению и к досаде моего начальника, нас принял его бухгалтер.

Встреча заняла целый час; она проходила в холле с огромными окнами, еще заваленном багажными картонками, как будто опальный парижанин хотел себя убедить, что этот переезд носит чисто временный характер. Бухгалтер признал факт уклонения от налогов, но стал взывать к нашему милосердию, уверяя, что его хозяин искренне заблуждался. В конце концов, я согласился принять от него декларацию с исправленными сведениями о доходах, и сократил на две трети положенный штраф; тем временем, заместитель управляющего со смущенным видом стоял у книжного шкафа, листая труды нашего психолога, изгнанного из высшего света.

Внешне я вел себя вполне непринужденно, но мне было плохо. Я никак не мог сосредоточиться на цифрах, пропускал мимо ушей половину того, что говорил мой собеседник, и мне на все было плевать. Я думал совсем о другом. Проводил внутри себя инвентаризацию. Женщины моей жизни чередой проходили перед моим мысленным взором, между Сциллой и Харибдой оправданий и выводов. Те, кто меня предавал и бросал ради другого мужчины или ради собственного благополучия. Те, кому я сам позволил уйти, смирив свои чувства. И, наконец, та, которую я, может быть, терял в данную минуту.

Жизненные неудачи и горечь потерь смешивались с недобрыми воспоминаниями в каком-то головокружительном вихре, но теперь чувства, которые я обычно испытывал, подводя итоги, обрели совершенно незнакомую окраску. Во мне происходила странная перемена: отстраненность и ясное осознание прошлого рождали новый свет, который пока еще слепил глаза, но который — и это я твердо знал! — поможет мне наконец прозреть все, вплоть до самого себя… Теперешний я, тот, кого знали все окружающие, — не настоящий! Нет, я не был самодовольным эгоистом, трусом, беглецом, беззаботным гулякой! Я переживал адские муки, думая о том зле, которое, сам того не желая, причинял другим, но когда-нибудь они узнают правду, они узнают, почему я не смог спасти Изабо…

— Жан-Люк, вам нехорошо?

Господин Кандуйо поднимает меня с пола. Я лепечу: нет-нет, все в порядке, просто эти складные стулья такие шаткие… надеюсь, я ничего не сломал? Бухгалтер успокаивает меня, рассыпается в извинениях от имени своего хозяина, предлагает мне выпить чего-нибудь бодрящего и указывает, как пройти в ванную. Я шагаю по паласу с ощущением, что иду по галечному пляжу.

Сполоснув лицо холодной водой, я долго смотрюсь в зеркало, мысленно твердя: я спокоен, я уже взял себя в руки, со мной все нормально. Я Жан-Люк Тальбо, подкидыш, брошенный неизвестными родителями, у меня нет иной биографии, кроме той, которую я сам для себя построил, — истории побегов из приемных семей, упорных занятий и стремления к карьере, переездов из города в город в зависимости от увлечений, переходов от женщины к женщине в зависимости от их увлечений. Это мои проблемы, это мой путь, это моя судьба. И не надо мне никакой предшествующей жизни, никакой кармы, никаких фатальных связей и неведомых двойников. Все это бред и чушь, Мари-Пьер просто ловкая мошенница, живущая за счет призраков, которых сама же и выдумывает, а что касается подкинутых мне доказательств, им тоже наверняка есть разумное объяснение, и я его найду.