101 Рейкьявик - Халлгримур Хельгасон Страница 25

Засыпаю.

Мне снится джакузи. Я сижу там со всем семейством. Мы сидим в джакузи на диване. Мы полностью одеты. Я перднул. от этого разом включились все массажные примочки, с громким бульканьем и хлюпаньем. Эльса просит меня сделать так еще раз, ей надо заварить еще кофе. Мама рядом со мной, в промокшем костюме, она встает…

Просыпаюсь.

Лолла встала. Нам пора домой. Я восстаю из мертвых. Кажется, никто не заметил, как я отрубился. Или как? Мама помахивает сумочкой. Значит, настала пора прощаться. Чтобы сократить прощание — это пятнадцатиминутное торчание на пороге, походы на кухню за рецептами салатов и треп о том, что «надо непременно еще раз так собраться», — я незаметно проносочиваюсь в туалет. Мне надо протиснуться между диваном и какой-то пальмообразной фигней в кадке, и я ненароком задеваю затылок Маггиного папаши. Весьма неудачно. Проснулся я, как обычно, с эрекцией, и мой приятель наталкивается на редковолосый затылок. «Ой, извини», — говорю я. Ваги взглянул на меня, и я вижу в этих насквозь проджипленных перестрахованных глазах слабый намек на уважение, и он отвечает: «Ах, извини, ничего, ничего». Может, с этим контингентом так и надо? Эрекцией — прямо по затылку?

Эльсин и Маггин сортир. Он пользуется «Расо Rabanne». Электрической бритвой. Лентяй. Я уже готов раздрочить свою эрекцию, но Эльсина упаковка «Тампакса» выкачивает из меня всю кровь. Elsa Always Ultra Nice. [99]Сажусь на унитаз, поджидаю, пока он обмякнет, чтоб его можно было загнуть и помочиться.

Член. Два разных характера. Когда болтается и когда стоит. Все равно как человек: пьяный или трезвый. Когда мой дружок в ударе, он отрывается по полной, и на уме у него всякая крейза, а когда он не стоит — он незаметный, смущенный, покоится на подушке из яиц, и его безумно мучит совесть за вчерашние безумства, и он только и способен, что мочиться прозрачной колой.

«Мочиться сидя». Кто-то чересчур крутой брякнул, что так делают одни бабы. Они, наверно, эрекции в глаза не видали. На ручке двери Эльсино полотенце. Нюхаю его. Запах похож на мамин, только здесь, пожалуй, больше «Джонсонс Беби». Спускаю за собой в унитазе. Хочется что-нибудь стибрить, однако после трех часов без курева я совсем загибаюсь. Но вот нахожу в шкафчике коробочку с таблетками в гнездах. Если я вытащу следующую, у мамы появится еще один внук. Доброе дело? Может, это будет Хлин Бьёрн-младший? Да. И я приду на его конфирмацию: старик-дядя, с таблеткой на ватке в коробочке, оправленной в красивое ожерелье, попрошу минуточку внимания, произнесу небольшую речь, в которой расскажу о происхождении этого конфирманта и сделаю философский вывод, изящно сопоставив полграмма белого вещества и целую человеческую жизнь.

Потом вручу подарок, и новоиспеченный конфирмант бросится мне на шею, в своем дурацком костюме, с пухом на верхней губе и парой припудренных прыщей на лбу, желая сказать: «Спасибо! Ты спас мне жизнь!» — но сообразит, что это не совсем то, и скажет:

— Ты создал меня!

Я чувствую себя Богом, когда вытаскиваю одну таблетку из гнезда. Кладу ее в карман хофийской рубашки и умываю руки, немного повозившись с краном и смесителем.

В коридоре натыкаюсь на Эльсу. Она со смехом спрашивает:

— Ты что, сам с собой разговаривал в ванной?

— Нет. Я просто не сразу разобрался с краном. Я думал, что это такое новейшее устройство, которому надо подавать команду голосом, говорить: «вода» или, там, «горячая», и все такое.

Эльса разражается звенящим сестринским смехом; она мила.

— Хлин, ты у нас такой оригинал!

Моя сестра милая — и все тут. Потом она приводит меня обратно в ванную и показывает, как пользоваться краном. Чтобы с ним разобраться, надо быть специалистом. По-моему, это «Сони». Потом она улыбается, и наши глаза встречаются в зеркале на дверце шкафа, и я сохраню этот кадр: вот брат с сестрой. Мы, в общем, похожи, если не брать в расчет очки. BG и Ингибьёрг. [100]Единственное, чем мы отличаемся, — это тем, чем вообще мужчины отличаются от женщин. Я пошире в плечах, но лицо то же, только у нее все меньше и субтильнее, кроме глаз и губ. Вот оно что: женщинам достались самые лучшие органы чувств Вкус и зрение. А нам, яйценосцам, — обоняние и слух Вот именно. Под конец мы превращаемся в старые подушки с огромным носом и ушами: разбухшая длинная картофелина и тяжелые мясистые лопухи, и везде волосы. В одной передаче рассказывали, что нос и уши — единственные места, где волосы у человека продолжают расти даже в морге. Некоторые даже дух испускают от густоты волос в носу.

Наши глаза встречаются в зеркале, а за ним — «Таинственное исчезновение таблетки». Вот так.

Когда мы выходим: Сара и Лолла рука в руке. Мама прощается с папой.

«Ну, — думаю я, — облобызайтесь хоть разочек for old times sake, [101]хотя бы ради нас с Эльсой!»

Эльса: А ты у мамы останешься до Нового года, так ведь?

Лолла: Да, а может, и дольше.

Эльса: Может, вы с Хлином придете к нам тридцать первого, раз мама все равно уезжает на север.

Лолла смотрит на меня. Я очками сигнализирую: нет, нет, нет. Хотя это на самом деле очень трудно. Она говорит:

— Ну, не знаю, наверно.

Когда Эльса целует меня, маленькая висюлька в моей голове начинает выпевать старый рождественский шлягер. Песню Эйрика Хёйкссона и Хатлы Маргрет (ц. 125 000): «Мои подарок ты откроешь — / Он дороже всех сокровищ / Я царю над твоими мечтами». У меня фальшиво получается.

Мы досубарились до центра города. Рождественская тьма воспринимается почему-то более сносно. Точно так же, как святая вода вкуснее простой. Наверно, это самый лучший опохмелятор. Так говорят. Они сидят впереди, шерочка с машерочкой, а Хлин Бьёрн на заднем сиденье, шестилетний, небритый.

Хлин: Ну, Лолла, тебе не расхотелось вливаться в нашу семью?

Лолла: В семью?

Хлин: Да. You are family. [102]Теперь ты — наша семья, Лолла. Это было испытание. Но ты его выдержала.

Лолла: Да ну?

Хлин: Да. Саре вон в прошлый раз пришлось петь псалом «Вифлеемская еда». Жалко, что у них кассета закончилась раньше.

Мама: «Вифлеемская звезда».