Пирамида - Уильям Голдинг Страница 24

После окончания своего первого оксфордского семестра я поездом поехал в Барчестер, а там сел в автобус до Стилборна. Я проторчал в Барчестере, сам не знаю зачем – бродил вокруг собора, пасся по книжным лавкам, – пока не спохватился, глянув на часы, что, если не потороплюсь, пропущу последний автобус. Я на него успел и зарылся в книжку. Будто пытаясь таким способом что-то продлить. Это «что-то» был никак не Оксфорд. Химия проглотила музыку и, к моей досаде и удивлению, отнимала все время. Я еле выкраивал небольшой досуг для тайного порока музыки, правда весьма увлекательного. Вдобавок я рвался поскорей увидеть родителей, продемонстрировать модную ширину серых брюк, все про все рассказать. Эви уехала, Имоджен вышла замуж. Я был настоящий студент с соответственным пониманием долга и ценностей, без забот и печалей.

И – вот поди ж ты – углубился в книжку.

После старых обвалов

Новый идет водопад.

Протяженность без шири.

Место без меры,

Молитва без слез.

Нет, увольте, это не для меня, как он ни прекрасен. Я был ученый с одним тайным пороком. Зря я замахнулся на второй – он был мне уже не по зубам. Я отложил книжку, приготовившись ко всему, а меж тем автобус, по-коровьи качаясь, одолевал в темноте Старый мост. Я пронес два своих чемодана от остановки к нашему флигелю и обнаружил, что там темно. Нашаривая под ковриком ключ, я услышал несущийся через Площадь от ратуши мамин голос. Она меня крепко и нежно расцеловала. Мы не успели еще расположиться, а я уже понимал, что происходит, ибо увидел папу со скрипкой в черном деревянном футляре. Я как бы разом снова вступил в ту область, где все ясно без слов, и когда папа включил свет, на маме действительно оказалось парадное серое платье, золотая брошка и легкие розовые пятна под каждой скулой. Она смеялась, сверкала, сияла. И без папиной скрипки и темно-серого костюма я мог догадаться, что SOS – Стилборнский оперный союз – переживает свое ежедвух-, не то трехлетнее воскрешение. Для мамы, по-моему, это был всегда звездный час. Она завладевала пианино. И с капельмейстером офицерского колледжа на тромбоне, бамстедским приходским священником на контрабасе, наборщиком на альте и папой в качестве первой (и единственной) скрипки она задавала тон в театральном оркестре. Скудость этого оркестра не объяснялась просто такими понятиями, как талант – не талант. Будь в Стилборне куда больше людей, владеющих инструментами, для них не нашлось бы места. Та же незадача скрывалась за масштабами труппы. И «Сельская девчонка», «Веселая Англия», «Сирень цветет» и «Чу Чин Чо» исполнялись в весьма стесненных условиях. Но будь у нас, предположим, бездна талантов, гигантская сцена, оркестровая яма и зрительный зал – все равно оставалось бы всепобеждающее ограничение – социальное. Замкнутая среда колледжа была для нас недостижима. И старшина О'Донован помогал нам исключительно потому, что там он был сбоку припека. В свою очередь многие – добрая половина населения Стилборна – отсеивались механически, обитая в таких местах, как Бакалейный тупик и Мельничная, и будучи оборванцами. Хоть Эви пела и могла любого свести с ума, она не имела ни малейшего шанса даже постоять в хоре. Искусство объединяет. Но не до такой же степени. Так что все делалось горсткой людей, обведенных незримой чертой. Никто и не заикался об этой черте, но помнили все.

Наш SOS родился из подспудно бродившего в обществе духа. У нас не было ритуалов, кроме ежегодной процессии мэра. Ни речей, ни парадов. Сами себе трагедия, мы и не подозревали, что нуждаемся в катарсисе. Шоковую терапию нам заменяли «Международные новости». Но время от времени беспокойный дух воспламенялся от сжатия, и мы беспокойно ворочались во сне. SOS, мирно почивший после очередного сезона, пробуждался и зализывал раны. Их было предостаточно. После профессиональных встреч лишь немногие члены труппы не прерывали отношений. С роковой неизбежностью желание играть, увлекать, впечатлять порождало пышно цветущую зависть, ненависть, склоки и обиды, которые приходится таить в обыденной жизни. Постановка изящной оперы уничтожала половину нашего потенциала одним махом, потому что всегда находились двое-трое, столь оскорбленных неполучением роли героя или героини, что категорически просили их более не беспокоить. Или – еще того хуже – мрачно мирились с второсортным жребием и вступали на путь театрального саботажа. К концу длившихся у нас три вечера выступлений добрая половина труппы чувствовала себя столь смертельно обиженной, что клялась в жизни более не подвергать себя подобным унижениям. Вот почему SOS не мог функционировать ежегодно. Какой-то период требовался, чтоб затянулись шрамы. Распри затихали, враги снова раскланивались при встрече. И тогда уж – однако отнюдь не в соответствии с графиком – снова начиналось брожение. Собирался комитет, возрождался союз, анализировался понесенный в прошлый раз урон, а затем объявлялось, что в поддержку такой-то и такой-то благотворительной акции, скажем доктора Барнардо [11], SOS представит в ратуше такой-то и такой-то мюзикл. И, завидев на маминых скулах эти красные пятна, я сразу понял, что не об Оксфорде сейчас будет речь. Возбужденная мама сама хотела поговорить.

– Ну и что же у нас на сей раз, мама?

– Можно, наверное, чайку попить, – сказала мама. – Поставишь чайник, папочка, да? Господи, я совершенно... Это такая прелесть, знаешь, Оливер. У нас никогда еще такой прелести не бывало!