Двойной язык - Уильям Голдинг Страница 24

Было бы утомительно описывать ежемесячные праздники оракула и мои нисхождения в грот, вначале внушавшие мне панический страх, так до конца и не рассеявшийся. Иногда я отвечала гекзаметрами, хотя легким это так и не стало. Требовалось определенное воспарение духа, но как бы то ни было, это вызвало куда больший шум, чем мне было известно тогда. Дело в том, что подобная форма ответа в стихах вышла из употребления много поколений назад. И когда в Афинах узнали, что Пифия вновь пользуется языком самого Аполлона, пусть хоть изредка, появился новый повод для посещения оракула. Вскоре Ионид уже ограничивал собственные поправки и сообщал посетителям то, что я говорила, без каких-либо изменений. Мне это льстило, и, правду сказать, я все еще считаю, что некоторые ответы были очень удачны, но не стану приводить их тут. Ионид несколько раз грозился «опубликовать» их в книге. Существует немало сборников наших прорицаний – не моих, но оракула, – которые «публиковались» на протяжении поколений, хотя их единственные экземпляры хранятся в храме и не выдаются для «неразрешенного прочтения». Про «неразрешенное прочтение» сказал Персей. Не знаю, почему это словосочетание показалось мне таким смешным и почему я употребляла его к месту и не к месту, пока Ионид не сказал, что меня скучно слушать. После моего первого жуткого нисхождения в грот я обнаружила, что по-прежнему испытываю благоговейный страх, какой испытывают, входя в храмы или даже просто стоя перед ними. Состояние, получившее у жрецов название «приобщения». Мне казалось, что после первого – посмею это назвать «насилием» надо мной – бог счел, что всему есть мера, что я объезжена и мной можно управлять легчайшим прикосновением руки. И ту трагедию Еврипида я поняла глубже, чем ее понимал сам поэт! И когда я ее смотрела – на представлениях я должна была сидеть в театре рядом со жрецом Диониса, – то даже плакала под своим покрывалом, и сама не знала, от радости или печали. Все это тайна. Быть может – как утверждал Ионид в самые свои скептические дни, – старинные легенды вовсе не таят глубокие религиозные истины, показывая их нам лишь как тени, но прямо и без обиняков утверждают великие человеческие истины, которые, возможно, не менее драгоценны. Но по-моему, Ионид изменялся. Иногда я замечала в его словах намек на то, что не все религии глупы – как их обряды – и что космос, в котором мы обитаем, куда более странное место, чем обычно думают люди. Нам, как-то сказал он, не следует безоговорочно считать нашу современную мудрость последней и неопровержимой.

После праздника в тот первый месяц я была ошеломлена не только количеством оставленных для меня подарков, но и их разнообразием. По-моему, я уже говорила, какими богатыми были дары двух молодых римлян. Остальные же по ценности нисходили (если такое направление верно) до овощей и убитого зайца. По мере того как шли месяцы и Ионид от моего имени относил драгоценные украшения златокузнецу, я очень быстро обретала собственное богатство. Теперь я поняла, зачем в покоях первой госпожи имелись запирающийся чулан, современный сундук с замком и – наиболее интересный – старый-престарый сундук, который просто завизжал, а не заскрипел, когда я его открыла. Ионид клялся, что прежде он никогда его не видел, и мы открыли его с некоторым трепетом, так как даже покои Пифий хранили в себе нечто от грота. Ну, визжал он или нет, а сундук мы вместе открыли, и в нем не оказалось ничего, кроме нескольких черепков. Их покрывали старинные знаки, при виде которых Ионид разразился восклицаниями. Именно такими в древние времена пользовались критяне. Он послал за Персеем, и тот прочел их для нас. По его словам, на черепках был список каких-то предметов и логично предположить, что прежде они хранились в этом сундуке. Золотые слитки, если это было так, статуэтки и курильница. Персей запнулся на середине и покраснел до того, что я испугалась, не хватил ли его удар, однако не хватил. И он разразился прерывистой речью:

– Вы не поняли? Золотые слитки! Это же часть сокровищ, которые Крез прислал оракулу! Вы помните, в них входили пояса и ожерелья для Пифии, и очевидно, она получила слиток-другой. Письмена на одном черепке – хеттские. То есть было все это целых шестьсот – семьсот лет назад – уму не постижимо!