Очищение - Софи Оксанен Страница 24

Русские снова обосновались в стране, когда Ханс ночью постучал в окошко задней комнатки. Алиде сразу схватила топор, Ингель начала повторять «Отче наш», а маленькая Линда спряталась под кроватью. Но вскоре они сообразили, что два длинных, один короткий удар — это пришел домой Ханс. Ингель заплакала от радости, а Алиде задумалась, куда бы его спрятать. Ханс шепотом рассказал, что расстался с немцами и, переправившись через залив, очутился в Финляндии, заделался «сыном Суоми». Ингель посетовала, отчего же он не попытался прислать весточку о себе, но Алиде осталась довольна тем, что Ханс этого не сделал. Чем меньше данных о действиях Ханса запечатлено на бумаге, тем лучше. О его перебежке в финскую армию следует начисто забыть, будто этого не было, вероятно, Ингель хорошо это понимает. Нужно было спрятать Ханса. Не может ли стать укрытием для него маленькая комнатка за кухней? В ней Ханс скрывался и раньше, когда русские приходили в предыдущий раз. Это было надежное место, без окна, туда они и поместили Ханса, но сразу после первой ночи его беспокойство начало расти и он стал спрашивать, что слышно о лесных братьях. Бездействие ударяло по его мужскому самолюбию, он хотел бы принять участие хотя бы в работах по дому. Было как раз время сенокоса, на полях находились и другие мужчины, переодетые в женское платье, но Ингель не решалась предложить такое Хансу. Никто не должен знать о его возвращении, это довели также до разумения маленькой Линды.

Через два дня соседка Айно, овдовевшая и ходившая на сносях, перебежала через поле, поддерживая живот, подошла к Ингель, сгребавшей сено, и сказала, что к ней направляются сыновья Берга. Они промаршировали мимо их дома, в руках у самого младшего развевался сине-черно-белый флаг. Сестры тут же оставили сенокос и помчались домой. Сыновья Берга уже поджидали во дворе, куря папиросы. Поздоровавшись с женщинами, они поинтересовались:

— Ханс не появлялся?

— Зачем вы спрашиваете? — Сестры встали грудью перед ними, ломая пальцы. — Ханс не приходил домой с тех пор, как ушел куда-то, мы сами не знаем, куда.

— Но так или иначе он вернется домой.

— Этого мы не можем знать.

Сыновья Берга велели передать ему привет и сказать, что собирают свои ряды и лучших берут с собой. Ингель дала им хлеба и трехлитровый бидон молока и пообещала передать весть. Когда ребята исчезли за серебристыми вербами, Ингель шепнула Алиде, чтобы она ни за что не рассказывала об их приходе Хансу, так как он сразу же увяжется за ними. Та прервала ее шепот, сказав, что скоро здесь загрохочет мотоцикл чекистов, потому что более вызывающей акции, чем марш парней Берга, трудно вообразить, наверно, Ингель и сама это понимает?!

Они действовали быстро. Когда часы пробили следующий раз, Ханс был уже на опушке леса. Во дворе залаяла собака Липси и послышался грохот мотоцикла. Сестры посмотрели друг на друга. Хансу удалось спастись в последнюю минуту, но что же они сами расселись за столом на кухне, в то время как сенокос в разгаре, это будет выглядеть именно так, как это выглядит. Что-то случилось, и теперь можно заработать прикладом по шее. Они бросились обратно в поле. Через кладовку в хлев, оттуда — на конюшню, из конюшни через шуршащие посадки табака — на поле, где они оказались в тот самый момент, когда мотоцикл с коляской огибал, подпрыгивая, двор.

— Кастрюля осталась на печке. Они поймут, что недавно мы были внутри, — запыхавшись, сказала Ингель.

К тому же они не закрыли наружную дверь, это вызывет подозрение. Скоро чекисты увидят, что вода из-под сваренных на дорогу Хансу яиц булькает в кастрюле, и поймут, что из кухни поспешно бежали. Женщины остались посреди поля, спрятавшись за грудой камней, они глядели на то, что происходит в доме. Мужчины в кожаных куртках остановили мотоцикл, вошли в дом, через минуту вышли, огляделись и уехали. Ингель удивилась такому быстрому отъезду и начала сожалеть, что отпустила Ханса в лес. Может, им удалось бы отделаться от чекистов разговором. Если бы они остались на месте, мужчины вероятнее всего заскочили бы на кухню и ушли, а Ханс мог спокойно находиться в маленькой комнатке. До чего же Ингель наивна! Алиде не понимала, как это Ханс мог взять в жены такую глупую женщину.

— Нам надо устроить наши дела!

— Но как?

— Тебе и думать об этом не стоит.

Ингель плакала ночи напролет, и Алиде не спала, обдумывая всевозможные варианты. Ингель не способна трезво размышлять, она не заметила плесени в хлебе, который предложила дочери, и порой не узнавала знакомых людей. Когда Ингель уходила вешать белье в дождь и бормотала молитвы, Алиде непрерывно думала. Чтобы Ханс мог жить спокойно, его надо отмыть от прошлого в отрядах самообороны «Омакайтсе», от службы в охране парламента да еще и от финской войны. Одними разговорами ничего не достигнешь и убежать больше не удастся. Теодор Крус, товарищ Ханса по конфирмационной школе, выкрутился от обвинения в распространении антисоветских листовок, сбрасываемых с самолета, но Алиде знала, какой ценой. Ингель не знала, и это было к лучшему. Деревенский милиционер любил молодую плоть и цветущие щеки под своим колыхающимся животом. Чем моложе, тем лучше. Чем серьезнее преступление родителей, тем моложе должна быть дочь и тем большее количество ночей требовалось для его замаливания, одной ночью и одной плевой не отделаешься.

Теодора Круса отпустили, ибо его очаровательная дочь выкупила отца. Она пошла ночью к милиционеру, сняла платье и чулки и стала перед ним на колени. Отметка об агитаторской работе Теодора исчезла, его антисоветская деятельность и написанные им листовки приписали другому и тот другой получил десять лет работ в рудниках и пять лет ссылки. Деятельность Ханса заслуживала смерти, самое легкое наказание — годы в Сибири. Знал ли Теодор о том, что сделала дочь? Может, сам милиционер и рассказал ему. Алиде могла хорошо себе представить, что шагающий, широко расставляя ноги, милиционер специально посетил Теодора и шепнул об этом ему на ушко.

Ингель на это не способна. Она может лишь всхлипывать, прижавшись носом к настенному ворсистому ковру. Да она уже и не достаточно молода для милиционера, так же как и Алиде. Ему нужны были девочки, еще не ставшие женщинами. И Алиде в принципе не смогла бы на это пойти. Или смогла бы? Она не спала по ночам, у нее появились черные круги под глазами, ей некого было спросить, что и как делать. После бесконечных бессонных ночей она наконец придумала повесить занавески. Алиде всматривалась и всматривалась в ночную темноту, глядела то на полную луну, то на безлунное небо, на луну растущую и убывающую, так протекало время. Она не спала, ей не хватало матери, у которой могла бы спросить совета, и отца, который знал бы что надо делать, или кого угодно, кто смог бы что-то подсказать. Алиде хотела вернуть себе сон, а Ханса — домой и чтобы тревожащая луна исчезла из окна. Думая об этом, она вдруг сообразила, что им надо завести занавески. Ингель ухватилась за эту идею. Ханс иногда мог бы посидеть на кухне, если у них появятся занавески. Так просто. И так чудно.