Пьяно-бар для одиноких - Поли Делано Страница 24

Пыль и паутина, не хватает только летучей мыши, князя тьмы. Все скоро рухнет, появятся асфальт, краны, бетон. А музыка — да пошла она! Отбойный молоток долбит стены, и вместе с пылью ветер уносит столько всяких историй, вместе с крохотными частицами разлетается столько любви, и столько призраков выдворено из этого убежища... А музыку — пусть выкатывается куда угодно, я... Но смогу ли я писать? А что если уже поздно?

Сегодня вечером я приду к тебе, Ванесса, в последний раз, и очень даже возможно (не наверняка, а лишь возможно), что после всего, что было и что будет, я решусь в этот последний вечер выкопать могилу немного поглубже и подлиннее.

Долг рассказчика — теперь я это знаю со слов Маэстро — все превращать в историю. Рассказывать не только затем, чтобы рассказывать, а чтобы сказать и что-то другое. Согласны? Вот здесь, сидя за пианино, на моем троне, я невольно наблюдал за всеми, ловил разговоры, превращая все, что видел и слышал изо дня в день, в истории. Но это не будет иметь никакой цены, если не поднимется над, если не затронет болевые точки человеческого опыта. Один из самых прекрасных романов, которые я читал, заканчивается тем, что его героиня Роса, только что потерявшая новорожденного сына, дает грудь, полную молока, старику, который умирает от истощения [52]. Одни говорят, что она это делает в порыве доброты, что это жест сострадания. Другие — потому, что у нее болят набухшие груди и она таким образом избавляется от боли. Я склонен верить в людскую солидарность, хотя цинизм — вещь весьма соблазнительная... Истории, истории, сколько их накопилось!

Уже так давно Хаос сделался для нас хлебом насущным. Хаос, вобравший в себя звуки, запахи, загнивающий воздух, загрязненные человеческие души этого Мегаполиса, который погружается на дно. Так что, Господь, Отче наш, иже ecu на небесех, не даждь нам более этот хаос ни днесь, ни завтра, никогда. Лучше бы, не посылал нам этого вообще...

На сей раз, видимо, последний, Ванесса, я, наверное, выкопаю могилу поглубже и подлиннее.

Я прикасаюсь к клавишам моего старого пианино, которое вот-вот заставит меня заплакать, которое рождает во мне столько дум и воспоминаний, потому что сегодня — финал, последний день и для пианино, и для бара, сегодня оборвется славный сон, видимо, так бывает, когда кончается любовь или когда кричишь во весь голос — надо же, я уже играю! — а звука никакого, когда кричишь тому, кто тебя не может услышать. Да, играю, хотя никто больше меня не слушает, никто, никто, вот почему сейчас смолкнут эти звуки, но у меня есть перо, а оно станет грозным стилетом в моих руках, в руках маленького и великого Хавьера, который здесь, среди паутины, и одиночества, сидит немного растерянный, нет, скорее, подавленный и весьма озадаченный тем, что все так обернулось.