Тайная вечеря - Павел Хюлле Страница 24

Словно из тумана проступило воспоминание о том утре: они с матерью сошли с поезда в Кракове и сразу, хоть и провели целую ночь в пути, отправились в Вавель [54]. Он хорошо помнит голубей и лужи на Каноничьей улице. А потом эти потрясающие восточные сокровища: шатер визиря, конские чепраки, доспехи, ятаганы, луки, щиты, богато изукрашенные шкатулки, рубины, изумруды, топазы, длинные одежды. Все из-под Вены [55].

— Он сказал, что устроит в базилике Святого Петра конюшню.

До него не сразу дошло, о ком говорит мать: о великом визире Кара-Мустафе. Но все это было абстракцией — далекое, малопонятное. А вот рассказ о голове Владислава в горшке с медом, услышанный в соборе, возле усыпальницы королей, произвел на него сильное впечатление. Расправляясь со вторым ломтиком хлеба — тоже с творогом и медом, — Антоний Бердо вспомнил, что и князю Лазарю Хребеляновичу, плененному после поражения на Косовом поле, отрубили голову, но ни один из известных ему популярных источников — в специальные он не заглядывал — ничего не сообщал о горшке с медом. Зато все, кто писал об этой битве, упоминали о греках и генуэзцах, которые, щедро оплаченные Мурадом, склонили чашу весов на сторону мусульман.

Все всегда не так просто, как могло бы быть, размышлял Бердо, ставя чашку с кофе рядом с компьютером и включая сайт с местными утренними новостями. В 1683 году на Вену вместе с турками двинулось немало венгров, желавших сбросить ярмо Габсбургов. Однако ни у кого, кто мало-мальски знаком с историей Центральной Европы, нет иллюзий: для многих народов Габсбурги были ничуть не лучше турок Венецианцы не пришли на помощь Константину XI Палеологу, поскольку не хотели портить тогдашних, да и будущих торговых отношений с Мехмедом. Опять же, когда спустя пару столетий Венецию заняли отряды австрийцев, окончательно уничтожив Венецианскую республику, никто из-за этого не объявил Австро-Венгрии войну. Быть может, именно на фоне этих размышлений Антоний Бердо очень спокойно отнесся к информации о взрывах.

Единственное, о чем подумал Бердо, поглядывая на снимки молодых людей в шлем-масках, забрасывавших новую мечеть коктейлями Молотова, это успеет ли он на сегодняшний экзамен. И вообще, состоится ли экзамен, ведь Свободный университет занимал прилегающее к мечети здание. Поэтому он позвонил на мобильник Ибрагиму ибн Талибу; ответивший ему голос был, к его удивлению, спокойным, бесстрастным:

— Слушаю…

— Говорит Бердо, — деловито представился он. — Наша сегодняшняя встреча актуальна?

Помолчав, Ибрагим ибн Талиб ответил с достоинством:

— Нет ни малейших оснований полагать, что она не состоится. Господин Хатамани будет ожидать вас в Лазурном зале в условленный час. Не извольте сомневаться, профессор.

Говорил ли хоть кто-нибудь из его студентов или университетских коллег на своем родном языке столь же правильно и изысканно? Даже доцент Желязный, который дольше других противился огрублению языка (процесс этот, честно говоря, стал быстро развиваться не в эпоху президента Валенсы, уже основательно забытую, а позже, в годы правления феноменальных близнецов [56]) и которого на факультетских советах поддразнивали, что он изъясняется как Элиза Ожешко, — даже доцент Желязный не употребил бы сегодня таких выражений, как «не извольте сомневаться» или «нет ни малейших оснований полагать». Сказал бы: «ну конечно», «он будет вас ждать».

А может, это хитрый ход? Или человек, выбравший себе псевдоним Ибрагим ибн Талиб, наделен незаурядными языковыми способностями? В первом он сомневался, второго не мог исключить.

А началась эта история давно, через пару лет после окончания войны в не существующей сейчас Югославии. Маленький чартерный самолет с двадцатью пятью Паломниками Правды должен был совершить вынужденную посадку в Будапеште, однако по неизвестной причине пилот объявил, что перерыв в полете произойдет в Сараеве. Около семи вечера они спустились по невысокому трапу к уже подставленному автобусу. Расторопность пана Тишпака заслуживала восхищения. Ему хватило нескольких минут, чтобы, пользуясь двумя телефонами и тремя местными диалектами, провести паломников (среди них не было ни одного дипломата) через VIP-зал, заказать гостиницу и договориться насчет экскурсии с гидом по городу.

— Будут какие-нибудь пожелания? — понизив голос, спросил он у Бердо.

— Нет, — так же тихо ответил тот, — моя программа завершена. Разве что тут есть священная гора. Но не местного значения. Упомянутая по крайней мере в Библии. Я что-то такой не припоминаю. А вы?

Тишпак пожал плечами. Подобного рода услуги в его обязанности не входили. Если бы речь зашла о доставке в пустыню парочки вертолетов, нескольких ящиков шампанского или оборудования для домашнего кинотеатра, он не мешкая приступил бы к делу. К Бердо он относился с уважением: придуманные тем программы пользовались таким успехом, что путевки, несмотря на головокружительные цены, шли нарасхват и желающие записывались на экскурсию за полгода.

Уже после таможенного досмотра, когда микроавтобус катил по направлению к центру, Бердо добавил:

— Я не поеду в город. Устал. Перекушу в гостинице и лягу спать.

— Понял, — сказал Тишпак, — чудненько.

Это его «чу-у-удненько» — Тишпак противно растягивал букву «у» — неизменно раздражало Антония Бердо. Но поскольку у каждого или почти каждого в их фирме была излюбленная присказка либо нервный тик, он ограничился тем, что мысленно именовал Тишпака господином Чудненько. Немного позже в тот день, когда господин Чудненько собирал в гостиничном холле туристов — теперь уже их, пожалуй, не стоило называть паломниками, — чтобы отправиться с ними осматривать город, а затем ужинать, Бердо, успевший быстро принять душ и сменить рубашку и обувь, незаметно прошмыгнул в бар, где заказал двойной виски со льдом. Он чувствовал себя свежим и бодрым.

У него имелись основания быть довольным собой. Из идеи, в которую он сам не верил и которую два года назад изложил за ужином Яну Выбранскому как шутку или скорее фантазию на тему «чем бы еще мог заняться Festus & Felix», из проекта, буквально высосанного из пальца, который, внеся в деятельность фирмы неожиданный акцент, теоретически мог бы стать источником — далеко не самой значительной в масштабах F&F — прибыли, родился крепкий, процветающий отдел «Паломничества Правды». Все, о чем он тогда говорил в насмешливо-иронической манере: потребность в духовности, энергетика святых мест, важная роль гуру, создающего атмосферу необычности и обеспечивающего своим подопечным приятную дозу медитации вкупе с новыми необременительными ритуалами, — все это, подкрепленное сногсшибательной ценой и рекламой, сводящейся к разбросанной там и сям информации об исключительной возможности «припасть к истокам», вызвало лавинную реакцию. Бердо возглавил первое «Паломничество Правды», за которое каждый из участников заплатил около пяти тысяч долларов, но в следующее путешествие не отправился, а, уступив горячим просьбам Выбранского, занялся подбором и обучением гуру. Хороший гуру — вот в чем залог успеха.