В поисках Алисы - Софи Бассиньяк Страница 24

«Не доверяй картинкам, — однажды сказал ей Венсан. — Если фотограф снимает с натуры, это еще не значит, что он показывает реальность как она есть». Они ходили тогда на какую-то выставку, день выдался нескладный, они злились друг на друга, и его слова больно ударили ее прямо в сердце, разрушив очарование снимка Картье-Брессона, который она приняла за нечто иное.

Пикассо явился в ресторан первым. Решив, что этот малопривлекательный одиночка вряд ли вызовет интерес у клиенток, его усадили в самом дальнем углу. Когда он сообщил официантке, вооруженной электронным блокнотом, что «кое-кого ждет», та удалилась смущенная, невнятно пробормотав извинение. Заведение явно косило под паб: искусственно состаренные деревянные балки, картины со сценами охоты, фотоснимки игроков в крикет, бильярд и клубные кресла. Здесь пахло вчерашним табачным дымом, разливным пивом и провинциальной скукой. Он пожалел, что выбрал это место, введенный в заблуждение обманчивым уютом и грифельной доской с меню, выставленной в оформленной в английском стиле витрине. Влетела запыхавшаяся, продрогшая Алиса. Она вся лучилась какой-то невероятной энергией и перешла к делу без предисловий.

— Уже тает. — Она показала за окно, на тротуар, покрытый грязной снежной кашей. — Еще одно невыполненное обещание. Вы сегодня уезжаете?

— Да. Но прежде я хотел бы задать вам несколько вопросов. Касательно вашей семьи.

— Вы думаете, что… — Она прервала его, но тут же умолкла, не договорив.

— Я ничего не думаю. Просто мне очевидно, что тот, кто вас преследует, давно и хорошо с вами знаком.

— Чушь.

— Вы бы предпочли, чтобы я ошибся.

— Но кто это может быть? А главное, зачем ему это?

— Именно в семье сильнее всего проявляются разрушительные наклонности. Где, по-вашему, совершается больше всего убийств и насилия? В семье. Это как хроническое заболевание, оно не лечится. Напротив, имеет место, так сказать, вторичная инфекция. Кто-то затаил на вас злобу просто за то, что вы существуете. Возможно, вы, сами того не подозревая, изменили раз навсегда заведенный порядок, нарушили хрупкое равновесие, потому что родились в неподходящий момент… — К ним подошла угрюмая официантка, выслушала заказ и принялась тыкать в экран чем-то, похожим на карандаш. — Может быть, я и ошибаюсь, но мне хотелось бы разобраться во всем до конца. Вашего отца задерживали…

— Да. После того что он учинил четырнадцатого июля. В восемьдесят первом, кажется. Он явился на центральную площадь, посреди праздника, и собрался прилюдно принести себя в жертву. Врачи поставили ему диагноз и упрятали в психушку. Не помню, как долго он там пробыл…

— Два месяца.

— Потом его выпустили, и он объявил нам, что отныне не скажет с нами ни слова, потому что мы — монстры. И сдержал свое обещание. Вчера я впервые услышала его голос после очень долгого перерыва. Никто мне не верит, когда я об этом рассказываю. Думают, я преувеличиваю.

— А почему монстры?

— Откуда я знаю? Потому что вызвали пожарных и лишили его славы мученика. Разве его поймешь? Он в то время увлекся мистикой. Грибы жрал, медитировал, даже пытался играть на ситаре. Просто обкуриться ему было мало — он, видите ли, искал свое личное пространство. Ну и прочее в том же духе.

К удивлению Алисы, привыкшей, что ее сетования натыкаются на глухую стену непонимания, Пикассо улыбнулся. «Мы росли в одно и то же время и читали одни и те же книги», — счастливо подумала она. Им принесли заказ. Они молча принялись за еду, пытаясь переварить важные мысли, которыми только что обменялись.

— Я запросил в клинике медицинскую карту вашего отца.

Внезапное погружение в ледяную воду прошлого заставило ее вздрогнуть. Она предпочитала не тревожить тени минувшего.

— Не люблю ворошить былое. Всегда есть риск, что примешь тогдашние чувства за нынешние. Знаете, в сорок лет переживать детские эмоции… Смешно. А почему ваше внимание привлек именно мой отец?

— Вряд ли в Лувре за вами следила ваша тетушка. Фигура не та.

Алиса улыбнулась и посмотрела инспектору прямо в глаза:

— Вы любите свою работу?

— Нет, больше не люблю. Хотел бы заняться чем-нибудь другим, только не знаю чем. — Он впервые произнес это вслух, не таясь.

— Ну, что вас интересует, помимо полицейских расследований? — спросила она, выбирая в корзинке кусок хлеба.

«Вы», — подумал он про себя и ответил, что ничего.

Венсан был победитель, человек солнечного полудня, определила Алиса. Пикассо — темный лес, с его извилистыми тропками, молчанием и скрытыми страстями. Она сама иногда становилась такой, когда жгла за собой мосты, слепла и глохла. И пахло от него… Как на лестнице в ее доме — чем-то старинным, не поддающимся описанию.

— Дня через три-четыре получу результаты. Тогда и обсудим.

— Рождество встречаете дома? — Алиса вдруг с ужасом осознала, что понятия не имеет, как будет без него обходиться.

— Да. Элен не очень-то все это любит, но мы стараемся ради Жюльетты. Потом они уедут, куда-то в Центральный массив, на курсы йоги.

— А вы с ними не едете? — хитро прищурившись, спросила она.

Пикассо неожиданно стало тошно оттого, что надо возвращаться домой и встречаться с Элен, которая утром объявила ему по телефону, что «им надо серьезно поговорить». Последний раз она прибегала к этой угрозе в 1997 году, когда решила бросить все и уехать на Тибет. Воспоминание о приступе этой дури до сих пор комом стояло у него в горле, убивая всякую надежду на счастье. Как в любом неудачном браке, когда двое чувствуют себя рабами на галере.

За десертом настроение у Алисы изменилось. Она уставилась куда-то за спину Пикассо, где, вне поля его зрения, очевидно, происходило нечто необычайное. Ее глаза перебегали с места на место, словно следили за чьими-то перемещениями: вправо-влево, вправо-влево. Он воспользовался этим, чтобы в свое удовольствие смотреть на нее. Она — просто чудо, размышлял он, прекрасное чудо, сродни редчайшему произведению искусства. И эти черные шелковые одежды, и восточный аромат духов… Она не принадлежит этой эпохе, она вообще существует вне времени. Она — женщина, которая одевается в красное на похороны и чьи белокурые волосы подрагивают, как будто живут своей отдельной жизнью. Она — женщина, у которой есть все основания быть несчастной, но на самом деле не имеющая ни малейшего представления о том, что такое несчастье.

— Что там случилось? — наконец не выдержал Пикассо.

— Да нет, ничего. Забавно. Хозяин этого заведения… В общем, я с ним спала. Двадцать лет назад. Он меня не узнал.

Пикассо почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Не слушая ее тихого: «Не надо!» — он быстро обернулся.

— Здоровяк за барной стойкой?

Алиса кивнула.

— Нет, вы только представьте себе, — заговорила она, делая знак официантке принести счет. — Я сижу здесь и думаю: вот, я лежала в постели с этим мужиком, а он стоит в нескольких метрах от меня и спокойно вытирает стаканы и даже не помнит меня. Все-таки это не такой уж пустяк — переспать с кем-нибудь.