Сила прошлого - Сандро Веронези Страница 24

В двери есть глазок. Мы им не пользуемся, но он все равно есть.

Через “рыбий глаз”, охватывающий всю лестничную площадку, я вижу размазанную линзой фигуру Джанни Больяско/Фуско/Костанте, похожую на гидрант — с набитым до отказа пакетом в руках он ждет, когда я открою. Вряд ли он догадывается, что я на него смотрю, но все равно улыбается. Наверное, это все же условный рефлекс. Открывать или не открывать?

Открываю.

— Я принес поесть, — заявляет он, как само собой разумеющееся. Я не приглашаю его войти, но и не загораживаю вход, и он входит. Осматривается по сторонам, кивает головой.

— Хорошо у тебя тут.

Потом, поскольку он считает себя самым главным и может делать, что хочет, начинает осматривать всю квартиру. Входит в детскую, выходит, заходит в мой кабинет, задерживается здесь подольше, выходит и исчезает в спальне. Кивает все время головой и улыбается. Я стою, не двигаясь, даже дверь не закрыл.

— Молодцы, — высказывает свое мнение, — простенько и уютно. Сразу видно, что тут живет народ со вкусом.

Встряхивает набитый до отказа пакет, который плавно покачивается — должно быть, весит немало.

— Где расположимся? — спрашивает. — Все еще теплое.

— Чувствуйте себя как дома.

— Спасибо.

Как и вчера, он совершенно не воспринимает мой сарказм. Такого ничем не прошибешь. (Либо сарказм вообще не мое сильное место?) Секунду-другую вроде бы ждет, что я покажу, где можно устроиться, но на самом деле не дает мне даже слово сказать и устремляется в гостиную. Сейчас заодно узнаем, впервые он здесь, или же его осмотр был спектаклем для отвода глаз — от такого, как он, всего можно ждать. Потому что если он первый раз в доме, я знаю, что сейчас должно случиться — это случается со всеми, кто впервые попадает в нашу гостиную…

— Ого, какая терраса! — слышу его восклицание.

То же самое вырвалось у нас с Анной, когда риэлтор привел нас посмотреть квартиру. Дело в том, что квартира скромненькая, дом неказистый, а терраса — со стороны двора, с улицы ее не видно, и о ее существовании даже не подозреваешь, пока не войдешь в гостиную и она не предстанет перед тобой — просторная, светлая, распахнутая на весь Рим. Она поражает, это правда.

— Фантастика! — он понизил голос. — Кто бы мог подумать!

Я присоединяюсь к нему. Он стоит у перил, ухватившись за сетку, зачарованно смотрит на закат.

— Фантастика! — повторяет он. — Даже собор Св. Петра видно. Террас с таким видом, знаешь ли, немного в Риме. Квартира твоя?

— Нет. Съемная.

— Вот оно что… И дорого?

— Да как сказать…

— Сколько?

Не знаю, что читается во взгляде, который я на него бросаю, но он считает нужным добавить:

— Если это нескромный вопрос…

Что вовсе не значит: “считай, что я ничего не спрашивал, это не мое дело", но все же лучше, чем ничего.

— Миллион четыреста, — отвечаю.

— И ты еще чем-то недоволен?!

— Я вовсе не недоволен.

— Держись обеими руками за хозяина дома — ты уж мне поверь — если он берет с тебя миллион четыреста в месяц за квартиру с такой террасой. Он что, твой друг?

— Нет.

— Ах, даже так? А кто он такой?

Пробую на нем тот же взгляд, что и минуту назад. Не срабатывает — он ничего к сказанному не добавляет.

— Понятия не имею, — отвечаю, — нашел через агентство.

— Ну, ты, парень, счастливчик, должен заметить, — покачивает он головой. — Миллион четыреста…

Парень. Я не парень.

— Ладно, давай есть, а то остынет.

Он вытаскивает из пакета кучу упаковок и выкладывает их на стол: промасленные пакеты, контейнеры из алюминия, две банки с пивом и два пластиковых стаканчика, которые тут же начинают падать на сквозняке и, если не предпринять ничего, слетят на пол. Потом начинает все это разворачивать, вытаскивая на свет суппли, запеченную моцареллу, оливы из Асколи-Пичено, рисовые котлетки, картофельные крокеты и прочую снедь — все жареное. Хватило бы, чтобы накормить целый класс.

— Тут, рядом с Пирамидой, одна из лучших в Риме закусочных, ты в курсе?

— Какая? “У Пьетро”?

— Точно. Бываешь там?

— Покупаю жареных куриц, когда остаюсь дома один.

Подхватываю один из стаканчиков, собравшихся улететь, наливаю пива. Потом наполняю другой и набрасываюсь на печеную картошку в алюминиевом контейнере. Я голоден.

— Когда они ее всю отмыли, эту закусочную, — уточняет он, — она стала явно хуже: похожа сейчас на обычную пиццерию — что-то приличное и даже уютное, а настоящая закусочная должна быть грязная, маленькая, вонючая, именно такой была когда-то “У Пьетро”. Но, несмотря на то, что она обуржуазилась, некоторые вещи там чудесные. Попробуй-ка это…

Он протягивает мне что-то, напоминающее стельку для обуви, с которой стекает масло — это последнее, что я бы выбрал, будь моя воля, но я уже убедился, что моя воля, когда он приступает к действию, не играет никакой роли. Он ждет, когда я попробую эту стельку, и когда я начинаю жевать, просвещает:

— Трамеццино, [49]— запеченный в духовке: пробовал такое? Отрицательно качаю головой, стараясь не обжечь язык раскаленной начинкой.

— Здорово, правда?

Действительно вкусно. Внутри хрустящего жареного теста, вроде пиццы — начинка из сыра и, похоже, из ветчины. Что страшно — это фонтаны масла, которые буквально брызгают, стоит тебе откусить кусок.