Наркокурьер Лариосик - Григорий Ряжский Страница 24

Если бы теперь, когда он заканчивал шестой класс, кто-нибудь рассказал ему, что он дружил с девчонками и защищал их, предпочитал их общество и девчачьи игры, начиная с раннего детства и буквально до недавнего времени, Лариосик сильно бы удивился такой неправде. Потому что правда состояла только в том, что под руководством учителя Мосейчука он хорошо развился за пару лет, сильно добавил в росте, окрепли мышцы ног и упруго округлились ягодицы, заметно раздвинулась грудная клетка и увеличились грудные мышцы, и на каждой из них с разрывом в три недели набухли, а затем опустились на положенное место отвердевшие комочки сосков, а светло-русые кудри, достававшие уже почти до плеч, тем не менее не вызывали неприязни у учителей, потому что были ухожены и всегда своевременно промыты с ароматным шампунем. И еще нынешняя его правда состояла в том, что дружба его с девчонками, бесчисленными школьными подружками, которая вызывала у ребят демонстрацию насмешливого пренебрежения, а на деле — тайную зависть, испарилась разом, еще в конце пятого класса. И когда Лариосик первого сентября появился в шестом «А», он с удовольствием перездоровался с ребятами, почти со всеми, даже с самыми злобными своими насмешниками и, к большому удивлению нежной половины класса, лишь суховато, без привычной улыбки, кивнул без особого разбора в сторону двух-трех девчонок, тут же, впрочем, забыв об их существовании…

И был уже май, вторая, теплая его половина, а в этом году — необычайно теплая, по-летнему даже жаркая, и Лариосик носил тоненькую майку из нежной шелковистой ткани, которая тоже нежно, тоже шелковистой изнутри стороной, касалась его сосочков, и каждое прикосновение рождало у Лариосика кусочки мечтательных воображений, не обрывочных, а целиковых, по отдельности, каждый сам по себе, по своему трепетному сюжету, а уж они, в свою очередь, рисовали особые, тайные картинки, о которых никто не знал и не должен был знать, потому что все-таки немножко от этого было страшно, и в этот момент он, оглянувшись по сторонам, поправлял рукой воображаемую под маечкой бретельку, так… таким жестом, как это часто делают женщины, но, в отличие от него — жестом машинальным. Майку эту он нашел сам, в магазине, где торговали бельем, женским и мужским сразу, в одной товарной секции. По какой такой надобности он забрел в магазин этот, Лариосик не знал, просто не задумывался об этом. Шел, шел и пришел… Ну и отлично, раз так, теперь будем знать, как здесь интересно. А еще есть магазины только для женщин и девушек, и там, наверное, будет еще интересней и волнительней…

Маму он привел туда на следующий день, в субботу, и упросил купить эту майку, нежно-голубую, с тонкой тесьмяной оторочкой по вороту, а мама еще удивилась такому проявлению сыновьего вкуса, потому что майка эта по виду своему напоминала женскую, но сынок очень просил и смотрел на мать в таком смиренном ожидании и таким преданным взором, что сердце материнское не устояло. Изабелла Владиславовна купила, потому что души в своем послушном Лариосике не чаяла, потому что никогда он не доставлял ей в жизни никаких неудобств и огорчений, в отличие от других несносных мальчишек из класса и двора, регулярно мучающих родителей двойками, драками и вообще дурным поведением. И еще — потому что спешила она в цех, несмотря на субботу, где заказ у них проходил огромный, тираж — хоть и на плохой бумаге, но небывалый, кооперативный, и деньги обещали за это тоже большие, тоже небывалые, и не стоит, по сути, эта майка ничего, так, тьфу, мелочь по сравнению с кооперативным этим гонораром, да и удивляться несущественной ерунде такой и обдумывать покупку — только время терять. Была бы прихоть посерьезней, а это… Для любимого мальчика-то… Есть о чем говорить, тоже мне…

Первый конфликт у Лариосика вышел в седьмом классе, когда он, переведенный уже одноклассниками в разряд нормальных парней, в доску своих и не слюнтяев, а наоборот, — модных ребят, с длинными волнистыми волосами и классной фигурой, пришел в гости к Матюхе. С Матюхой они сидели в классе за одним столом, сидели уже давно, но сдружились только в этом учебном году, сразу с первого дня, с сентября. У того как раз случился день рождения, и Лариосик, не мучаясь над подарком, купил ему цветы. Это были хризантемы, потому что, когда он увидал эти большие охристые шары в магазине, куда ноги снова, как по проторенной однажды дорожке, привели его сами, у него екнуло где-то в паху и подернулось тут же, но чуть выше и ближе к спине, и ощущение было очень приятным, и тогда он понял сразу — это самое настоящее из всего, что не относится к роду человеческому, такое не придумаешь и не подделаешь, и не понравиться это не может, тем более… мужчине…

Продвинутые Матюхины родители предоставили сыну вольницу на его праздник размером в четыре часа, с шести до десяти вечера, и ушли, поэтому известная степень свободы имелась, и минимальные безобразия, таким образом, предполагались. Народу была куча, и девочек в ее составе тоже, все больше хорошеньких, не из класса, а из другой, внешкольной части жизни. Ребята же в основном были свои, из класса, и когда Лариосик нарисовался и вместо подарка притащил букет каких-то желтых круглых цветов, ребята от удивления присвистнули и поначалу приняли это за шутку. Девочки, наоборот, не удивились совершенно, а отметили про себя тонкий вкус дарителя и изысканность его манер, а одна из них кинула на него быстрый взгляд и густо покраснела.

— Ты чего, офигел, Лариосик? — спросил друга Матюха, принимая в руки букет. Спросил, правда, совершенно беззлобно.

— Ты о хризантемах? — в свою очередь удивился Лариосик. — Но они же просто чудесные, я думал, тебе приятно будет иметь их в доме, посмотри, — он забрал букет у Матюхи, отвел его на расстояние вытянутой руки и, слегка склонив голову, замер.

Ребята грохнули все одновременно, кроме одного в их компании, новенького. После того, что сказал Лариосик, сомнений не осталось ни у кого, стало окончательно ясно — это розыгрыш. Всем, кроме автора розыгрыша — самого Лариосика… Впрочем, к этому моменту на столе, где красовались приготовленные Матюхиной мамой тарталетки, маленькие бутербродики и пирожные, уже появилась тайная бутылка каберне, и тема переменилась сама собой. Все выпили по маленькой рюмочке, девочки тоже, Матюха приглушил свет, воткнул музыку, и ребята, разобрав девчонок, двинулись в центр комнаты. Все, кроме Лариосика и Юлика, того самого, новенького. Раньше Лариосик его не видел никогда, но знал, что Юлик учится в соседней школе, ходит вместе с Матюхой на теннис и что у него нет подружки, как и у них с Матюхой, но он, по Матюхиным рассказам, не придает этому ни малейшего значения и совершенно об этом не сокрушается. Почему-то Юлик понравился ему сразу.

«Настоящий мужик, — подумал Лариосик, — то, что надо. И красоту ценит настоящую…»

К неизменной игре в бутылочку разгоряченный «Металликой» и сухим красным народ приступил, когда Матюха вырубил свет окончательно и зажег пару свечей. Целовались по-настоящему, в губы, но легким и совсем игривым чмоком, так что выходило, вроде бы, понарошку, хотя каждое попадание бутылочного горлышка от девочки к мальчику и наоборот на самом деле вызывало тщательно скрываемый у совпавшей пары интерес к волнующему акту губных соединений. Мальчикам, в случае бутылочной невезухи, дозволялось целовать другого мальчика через платочек, так же, как и девочкам. Те, однако, смеялись и целовались без платочного заграждения в отличие от сильного пола, который кривил рожу и относился к однополому поцелую, как к обязательному карточному долгу в результате нелепого проигрыша.