Небеса - Анна Матвеева Страница 24

Дверь к спасительным орбитам захлопнулась навсегда. После огромной статьи о «Космее» мама перестала со мной разговаривать и даже в мою сторону не смотрела. Это притом, что Вера сильно выправила текст и убрала из него мало-мальски обидные словечки в адрес «Космеи».

Чем дальше, тем больше Вера становилась похожей на человека, но временами ее по-прежнему заносило. Зубов объяснял эти перемены диким скандалом, случившимся в епархии: он пробудил в Вере охотничьи инстинкты. Вера не разъясняла своей роли в этой истории, но молчала о ней выразительнее любых слов.

Впрочем, в словах недостатка не было: что депутат Зубов, что священник Артемийтолковали этот сюжет, а я, развесив уши, как бассет-хаунд, каждого слушала, и верила каждому. Днем Артем горячо уверял, что владыку Сергия оклеветали, а вечером Зубов, усмехаясь, говорил — здесь все правда, и ничего, кроме правды, и может быть, правда еще не вся. "В итальянском языке, — рассказывал Зубов, — слово «правда» употребляется только с определенным артиклем — "la verita". А слово «ложь» сопровождается артиклем неопределенным — "una buggia". Не означает ли это, что лжей в мире много, и только правда — одна?" — спрашивал меня Антиной Николаевич…

Я млела, вся как старый толстовский дуб, преображенная лучами его обаяния. Я так очаровалась, что не замечала ничего вокруг, и звонок Лапочкина застиг меня будто на месте преступления. Преступно — взять да и забыть, что сестра твоя на сносях.

Мы как раз обсуждали историю падения епископа. Уже отзаседала выездная комиссия Священного Синода, и теперь церковный Николаевск ждал решения: Вера каждый день звонила в приемную епархиального управления.

…Вера давно ушла домой, и Зубов вальяжно развалился в ее крутящемся кресле и ковырял в зубах разогнутой скрепкой. Странно, ему шли даже такие вульгарные повадки — в мире не было ни одной вещи, которая не подошла бы Антиною Николаевичу. Депутат говорил о владыке охотно и много, хотя обычно он так часто менял настроения, что в другом человеке это непременно раздражало бы. А Зубову, ему было можно все.

"Антиной Николаевич, вы же верующий человек, — упрекнула я депутата. Я слышала, вы даже ходите в храм, на Трансмаш, верно?"

Зубов потемнел лицом и выкинул скрепку в урну. Я тут же решила вытащить ее оттуда и сохранить.

"Ты много знаешь, дорогая. При этом ты не знаешь ничего. Как человек, максимально удаленный от духовных поисков — несмотря на все твои трогательные истории о танатофобии, ты заслуживаешь доверия с моей стороны".

Депутат придвинулся ближе — не ко мне, к столу.

"Думала ли ты, дорогая, что будешь вот так, запросто, беседовать с богом?"

С каким еще богом? Я громко засмеялась, чтобы Зубов не подумал, будто я не поняла его шутку. Если честно, смешно мне вовсе не было — поэтому смотрела я не на депутата, а на собственные руки.

"Тут не над чем смеяться, дорогая, ты опять выстрелила мимо. Какая жалость!" — Зубов говорил таким ледяным голосом, словно его продержали несколько часов в холодильнике. К счастью, депутат прицельно настроился на монолог и не стал отказываться от него только потому, что я выдала неверную реакцию.

"Я давно хотел стать богом, дорогая. Если ты будешь писать мою биографию, можешь использовать такой оборот: "Он бредил этим с самого детства". Сейчас я куда ближе к своей мечте — к тому имеются все условия. Народ наш, которого я с переменным успехом представляю в законодательной власти, так наскучался по иконам, что готов пойти за любой мало-мальски харизматической личностью. Вспомни, дорогая, Кашпировского. Чем тебе не бог? Если выбирать между ним и той сумасшедшей украинкой в белых простынях, то мне больше нравится Кашпировский. Хотя украинка тоже молодец… Нет ничего проще, чем стать богом в современных российских условиях — надо обладать харизмой, сочинить звучное имя и хорошенечко проработать генеральную линию учения. Быть богом, дорогая, куда веселее, чем быть депутатом".

Вот теперь я вполне естественным образом развеселилась.

"Подожди хохотать, дорогая, — сурово одернул меня златокудрый бог. Дело куда серьезнее, чем тебе кажется. Не думай, будто я пал жертвой иерусалимского синдрома, лучше скажи, любишь ли ты деньги?"

Я лихорадочно копалась в памяти, пытаясь вспомнить хоть слово об иерусалимском синдроме. Пустые полки, виноватый взгляд хранителя. О, Зубов, есть ли в мире хотя бы одна вещь, неизвестная тебе?

"Любишь ли ты деньги так, как я их люблю? — нараспев, по-доронински продекламировал Зубов. — Большие деньги, дорогая, очень большие! Нет ничего лучше больших денег, поверь мне, старому и опытному человеку".

На старого и опытного он совершенно не вытягивал. Я так и сказала, и Зубов польщенно ухмыльнулся — он по-женски любил комплименты.

"Наверное, ты знаешь, дорогая, что я богат. Если честно, я очень богат, но нет предела моей страстной любви. К деньгам. Видишь, я искренне могу признаться в своих грехах — и это очень по-христиански. Но о христианстве мы поговорим чуточку позже".