Остров и окрестные рассказы - Горан Петрович Страница 24

— Какое совпадение! У моей двоюродной бабушки дома есть штора, сделанная в Чикаго. Я в детстве часто рассматривал нашитый на нее ярлык...

Прошлой осенью, на литературном вечере, посвященном сербской диаспоре, публика буквально засыпала вопросами одного хорошо осведомленного автора; в частности спрашивали и о том, какой была судьба сотен офицеров Королевской армии. Тех самых офицеров, которые во время Второй мировой войны выжили в немецких лагерях и, не признавая новую власть у себя на родине, предпочли временное пребывание на западе, превратившееся в пожизненное.

— Незавидной, — с готовностью ответил писатель. — Может быть, самой незавидной из всей сербской эмиграции. Немногим из них удалось вернуться на военную службу. Да и то на такую, которая не соответствовала их образованию и чину. Большая их часть, недостаточно владея языками, не имея гражданских профессий, была вынуждена перебиваться изо дня в день как придется. Например, один наш полковник остаток своей жизни провел на фабрике, специализировавшейся на пошиве штор, где работали в основном женщины. Ему приходилось тяжелым трудом зарабатывать буквально гроши, чтобы иметь возможность покупать лекарства от тех болезней, что он нажил в лагере, и платить за нищенскую каморку, которую он снимал в полуподвале на окраине огромного города.

Возможно, автор книги о сербской диаспоре рассказывал об этом несчастном офицере и еще что-нибудь, но я его не слышал, потому что сидевший рядом знакомый наклонился ко мне и повторил:

— Какое совпадение! У моей двоюродной бабушки дома есть штора, сделанная в Чикаго. Я в детстве часто рассматривал нашитый на нее ярлык: «Original curtains from Chicago. Made in USA».

Я тут же почувствовал страстное желание как можно скорее увидеть этот обычный предмет интерьера. Знакомый поначалу отказывался, оправдываясь капризным характером двоюродной бабушки:

— Как и все одинокие люди, она иногда бывает весьма неприятной...

Он ссылался на позднее время:

— Но сейчас девятый час, она, должно быть, уже легла...

Он не был уверен, пользуется ли она этой шторой до сих пор:

— Уверяю тебя, там совершенно не на что смотреть, это простая полупрозрачная штора, слегка присборенный кусок ткани, если я не ошибаюсь, льняной, светло-пепельного цвета...

В конце концов он поддался на мои уговоры. Пока мы добирались до его престарелой родственницы, я воображал себе бывшего полковника Королевской армии, как он десятилетиями ходил на эту фабрику в Чикаго, как трудился в шумном цехе, может быть там, где шторы выкраивают, подрубают, или там, где на них закладывают складки, а может быть, даже и там, где на них нашивают товарный знак американской фирмы. Я воображал, как он проводил обеденный перерыв, молча, окруженный сотнями швей, безразличный к их бесконечным разговорам или подшучиваниям. Воображал, как он возвращался в свой нищенский полуподвал, стараясь, несмотря на лагерные болезни, сохранить полную достоинства офицерскую осанку, и как потом проводил одинокие вечера, один, совершенно один, в компании со своей несчастной судьбой.

Если ты пришел...

Пожилую, но довольно бодрую двоюродную бабушку наш визит заметно удивил. Несколько мгновений она даже сомневалась, а принимать ли нас вообще. Правда, по ее одежде нельзя было сказать, что она готовилась ко сну. Более того, свежая завивка, может быть, даже не вполне соответствовавшая ее возрасту, губы, оживленные помадой цвета влажной белой черешни, костюм, в прошлом явно для особых случаев, и бусы из неправильной формы необработанного янтаря свидетельствовали скорее о том, что она куда-то собиралась.

— Если ты пришел, чтобы снова уговаривать меня ехать в дом престарелых, я тебе сразу скажу, я не согласна, я вполне справляюсь... — заявила она своему внуку еще в прихожей, подозрительно поглядывая на меня и, видимо, предполагая, что я врач, который должен подтвердить необходимость ее помещения в какое-нибудь из геронтологических заведений.

Не разуверило ее и наше объяснение. Положа руку на сердце, оно действительно было неубедительным. Квартира на пятом этаже дома, построенного между Первой и Второй войнами, изобиловала двустворчатыми дверьми, медными ручками, скрипом паркета, лампами всех стилей, потрескиванием штукатурки, пожелтевшими фотографиями, подушечками, кипами воспоминаний и всеми теми прекрасными и уже ставшими антикварными вещицами, которые больше не делают, — и вдруг нас якобы интересует обычная штора в гостиной!

— Садитесь в кресла, там удобнее... Кстати, раз уж ты пришел, не порекомендуешь ли мне хорошего мастера — починить софу, она проваливается Но, разумеется, только такого, кто, как раньше, набивает внутрь сушеные водоросли, никакие халтурщики с поролоном мне не нужны... — Она усадила нас в одинаковые «бержеры», а сама присела на край софы в стиле модерн, действительно с одной стороны изрядно просиженной.

И что это мы все о шторе да о шторе, она уже давно решила ее заменить; конечно, это солидная американская вещь, она очень красиво ниспадает, но ее столько лет стирают и гладят, она так долго подвергается смене солнечных дней и ночных сквозняков, что уже порядком обветшала.

— А я ведь была уверена, что ты привел товарища, чтобы показать ему мой маленький «Натюрморт», холст и масло, Мила Милуновича. Я его месяц назад перевесила в другую комнату, мне кажется, что его цветам здесь не хватало света... — говорила она нарочито бодро, словно и интонацией хотела подчеркнуть, что предыдущая тема ей не нравится.

Нет, совершенно определенно нет... Она никогда не была знакома ни с каким майором. Не важно, пусть и полковником. Майор или полковник, это для нее одно и то же. Она никогда не разбиралась в военной форме. И в чинах и медалях. Военных в этой стране всегда было слишком много, если нам интересно ее мнение. Она где-то недавно читала, что в настоящий момент у нас более ста генералов в отставке. Не кажется ли нам это странным? Более чем странным? Откуда их столько?! Разве мы не участвовали в огромном количестве сражений?

— Но все же ты мог бы меня предупредить. Чем я угощу твоего товарища? Я делала ванильные бисквиты, но они понемногу все закончились... Остался только запах. Знаете, дома одиноких людей никогда полностью не проветришь; когда человек живет один, он даже и вдохнуть все не успевает... Покойный господин Иосифович имел невероятную способность чувствовать буквально все, он мог по запаху определить, какое вино подавали и десять, и двадцать лет назад, жаль, вам не довелось с ним познакомиться... — Она снова попыталась изящно обойти предмет нашего интереса, потом нетерпеливо посмотрела по сторонам, отчаянно пытаясь найти еще хоть что-нибудь, что позволило бы отвлечь наше внимание.

С другой стороны, она не может вспомнить, где купила эту штору. А может быть, ее кто-нибудь подарил. Забыла... Между прочим, если бы не мы, она бы считала, что это не готовая штора, а просто подшитый кусок ткани. Еще меньше можно сказать о том, когда она появилась в ее доме. До войны или после? И какой войны?!

— Но имей в виду, в дом престарелых я не поеду, не поеду... — повторяла она время от времени.