За бортом жизни - Стюарт Хоум Страница 24

Меня обуяло то чувство, которое управляет сознанием во снах — когда вы чувствуете, что крепко спите, совершенно не слыша зова друзей. При этом открываются закрытые двери, с них падают надёжные замки, исчезают даже стены, барьеры поглощает неведомая бездна. Кругом ничего, кроме мира бесконечной ночи, далекого шёпота, общения темноты с темнотой, подобно пронзительному зову, а сердце спящего — это центр, из которого плетётся вся сеть этого невообразимого хаоса.

Чёрные дыры тишины и темноты превратились в самые реальные и ужасные силы. Приступ слепого страха охватил меня сильнее, чем страдание осаждённого бойца, ожидающего яростных ударов, сыплющихся со стороны ничем не сдерживаемого противника. Насколько всё-таки могущество призрачного, неопределённого и безграничного всегда сильнее подчиняет разум, чем опасность человеческая, известная, которую можно измерить, ощутить. Все мои кости и суставы были скованы ужасом. Я дрожала и была целиком поглощена неистовой силой этой бесконтрольной дрожи.

Сила страха, как и любого другого переживания, особенно такого переживания, которое могут чувствовать сразу тысячи людей, когда сердце бьётся в сознательном сочувствии всему городу со всеми улицами, высокими и низкими, старыми и молодыми, сильными и слабыми, такая сила помогает поднять и преобразить природу смертных. Мелочные умы становятся возвышенными. Тихони превращаются в мастеров красноречия. И когда наступает такой кризис, общественное настроение, проявляющееся в голосе, жестах, поведении или словах, таково, что его не вообразит себе ни один чужак. Я думаю, в такой атмосфере и мёртвые бы заговорили.

Я с трудом заставила себя посмотреть туда, где лежал привязанный к тренажёру Смит. Он по-прежнему был мёртв, так что я отрезала его член и смыла его в унитазе. Потом я взяла на кухне банку мёда и смастерила ему из липкого вещества новый орган. Затем при помощи иголки с ниткой я пришила Смиту два отрезанных пальца обратно к его изящно обезображенным рукам. Наконец-то, Смит стал самим совершенством, и мне даже доставил удовольствие тот факт, что он был мёртв. Полностью удовлетворённая, я решила поведать ему некоторые прописные истины о превращении секса в товар.

Смит молчал. Я прокручивала в голове те слова, которыми он мог бы со мной обменяться. Он не много успел сказать прежде, чем умереть. Когда я ушла из квартиры Смита, я увидела на улице толпу. Какой-то мужчина в лохмотьях обращался к людям с таким пылом, который не предвещал ничего хорошего. Я проскользнула незамеченная. Более жуткой ночи для прогулки я бы выбрать не могла. Моросящий дождь не только насквозь промочил мою одежду, он не позволял видеть ничего вокруг.

Район был плохо освещен. Я свернула налево и обрадовалась, что выбрала именно это направление. В темноте местность, в которую я вступила, казалась какой-то несовершенной. Мне чудилось, что цивилизация осталась позади. Тротуар был немощёным, дорога грубой и неровной, как будто её плохо проложили. Я не знала точно, где находилась. Я только слабо предполагала, что если буду достаточно долго идти, то окажусь где-то в районе Шедвелла. Сколько надо было идти, я даже и не догадывалась.

Как жалкая бродяга, я споткнулась и упала на колени. Я была настолько истощена, что несколько секунд не могла подняться с места, наполовину готовая принять ситуацию такой, какая она есть, смириться с судьбой и заночевать прямо там. Полагаю, это была бы долгая ночь, переходящая в вечность. Встав на ноги, я прошла, возможно, ещё пару десятков ярдов по дороге, когда на меня снова нашло непреодолимое головокружение, причиной которого, думаю, была моя алкогольно-наркотичекая агония.

Я беспомощно шаталась и спотыкалась, держась за низкую стену, идущую вдоль дороги. Если бы не она, я бы упала. Казалось, что приступ длился несколько часов, хотя, полагаю, он был секундным. Когда я пришла в чувства, я как будто вернулась из обморочного сна — пробудилась до конца своей пронзительной боли. Я огляделась вокруг в бессильном бешенстве. Я увидела позади себя дом. Он был не особенно большим, но и не маленьким.

Эркер был открыт. Рама в центральном нижнем окне была приподнята дюймов на шесть. Я мысленно запечатлела все маленькие детали фасада дома, перед которым я стояла. Думаю, моя сверхъестественная чувствительность была вызвана наркотическим опьянением. Видения. Моря, выходящие из берегов. Падающие звёзды. За минуту до этого мир плыл у меня пред глазами. Я ничего не видела. Теперь я видела всё шокирующе ясно. Прежде всего, я видела открытое окно. Я уставилась на него, почувствовав, как у меня перехватывает дыхание. Я так близко подошла к себе, так близко.

Я была одна во власти мокрой ночи. Некому было увидеть, что я сделаю, некому вмешаться. Мне можно было не бояться шпионов. Возможно, дом был пуст. Даже скорее всего. Моей явной обязанностью было постучать в дверь, разбудить жильцов и обратить их внимание на незакрытое окно. Меньшее, что они могли бы сделать — это вознаградить меня за мои старания. Но если там было пусто, какой был смысл стучать? Только поднимать ненужный шум. Возможно, так я бы ни за что, ни про что разбудила соседей.

И даже если хозяева были дома, они могли меня и не вознаградить. В тяжёлой школе жизни я прошла урок мирской вопиющей неблагодарности. Помочь закрыть окно и остаться после этого ни с чем, на холоде и под дождём — нет уж, как бы не так. В такой ситуации я бы слишком поздно могла признаться себе, что повела себя, как дура. Моё реальное поведение оказалось не намного лучше. Перегнувшись через стену, я поняла, что могу с лёгкостью просунуть свою руку в комнату.

Как тихо там было! Вне всякого сомнения, там никого не было. Я решила подтолкнуть окно вверх ещё на несколько дюймов, чтобы я могла разведать обстановку. Если бы кто-нибудь поймал меня за этим делом, я бы могла объяснить, что как раз собиралась постучать. Только я должна соблюдать осторожность. В такую дождливую погоду окно могло бы и заскрипеть. Ничуть. Оно поддалось быстро и бесшумно. Я воодушевилась податливостью окна настолько, что отворила его шире, чем собиралась.

Взобравшись на подоконник, я перебросила ноги в комнату. Когда я это сделала, то поняла, что комната была обставлена. На полу был ковёр. Мне приходилось ступать по хорошим коврам. Я знаю, что такое хороший ковёр, но ещё никогда я не стояла на ковре мягче этого. Он напомнил мне тогда почву в Ричмонд-парке. Ковёр ласкал мои ступни, и не проминался под ними. Для моих бедных, измученных путешествиями ног это было невероятной роскошью, после изрытой выбоинами дороги.

Сделав шага четыре и не обнаружив никаких препятствий, я начала жалеть, что увидела этот дом. Если бы только я прошла мимо. Если бы я не влезала в окно. Если бы только я была сейчас от него подальше, в безопасности. Я почувствовала, что со мной в комнате находилось нечто. Не было ничего явного, что могло бы привести меня к такому убеждению. Возможно, мои чувства были сверхъестественно обострены, но я знала, что в темноте что-то таится. Что ещё хуже, у меня было ужасное чувство, что следят за каждым моим движением.

Кто бы ни затаился в этой тёмной комнате, это существо должно было быть не менее трусливым, чем я, потому что позволило мне безнаказанно проникнуть в дом. Поскольку мне позволили войти, возможно, мне предоставят свободу отступления, и я чувствовала гораздо большее желание удалиться, чем испытываемое ранее желание войти. Мне стоило немалых усилий собрать всю свою храбрость, чтобы заставить себя просто повернуть голову, и как только я это сделала, я повернула голову обратно.