Филип и другие - Сейс Нотебоом Страница 24

«Завтра хоронят викария Таббса», — сказала она на второй день и потом повторила еще и еще раз; а в другие дни: «Викария Таббса сегодня похоронили, я была на кладбище».

Дома прислушивались, зеленые и неподвижные, — может быть, и не к нашему разговору, но знали об этом только сами дома. А на ней были поношенные платья, вроде того, оранжевого, и каждый день она заново хоронила викария Таббса, а ветер трепал ее волосы и шевелил мертвые перья Жанет, и казалось, что говорим мы вовсе не об этом.

Вечеров в этом городе было достаточно, небольшие несуразности и моя нерешительность сглаживались, все заполнялось дружественной тьмой, из которой Мэри Джейн могла говорить: «Сегодня как раз неделя с тех пор, как похоронили викария Таббса, а ты знаешь, что существуют пластинки с записями его проповедей? Где-то лежит голос викария Таббса, далеко-далеко, похороненный, как и сам викарий. Не странно ли, что голос викария Таббса записан на круглую черную пластинку?»

«Нет, — говорил я, — это не странно». В тот день, едва проснувшись, я решил поехать на улицу, где жил в детстве, и найти магазин мистера Лэйса.

Может быть, я должен был сделать это раньше?

Улица была на дальней окраине, и найти ее оказалось нелегко, ведь прошло много лет. Дома вовсе не зеленые, подумал я, и мне стало больно от того, какие они грязные и унылые. Это была улица бедняков, где шторы скрывают интерьеры, которыми не пристало гордиться. Дети играли — дети играют всегда и везде, но здесь орали грубыми, хриплыми голосами и что-то друг у друга отбирали.

«Не знаешь ли, где магазин мистера Лэйса?» — спросил я какого-то мальчика.

«Нету тут никакого мистера Лэйса», — ответил он. Другие дети подошли поближе: «Нету тут никакого мистера Лэйса».

«Его магазин был здесь, на углу», — сказал я. Но и на углу никакого мистера Лэйса не было.

«А что это был за магазин?» — спросили дети.

«Магазин с мертвыми птицами».

«Тут есть магазин с мертвой птицей на витрине, вон на том углу».

Я пошел туда и увидел Жанет, одинокую и немного смешную, — это была витрина дешевой аптеки.

«Привет, красавчик», — услышал я позади голос, и, хотя это был не тот голос, который я слышал во сне, я понял, что это — она.

«Привет, — сказал я, — зачем ты переоделась?»

«Переоделась? — спросила она. — Ну, ты даешь, красавчик, у тебя что, не все дома?»

Она не узнала меня, если бы не сны, и я не узнал бы ее. Она была по-иному одета и ростом стала почти мне вровень из-за туфель на высоченных каблуках. Но главным признаком падения был толстый слой яркой косметики на лице и волосы, уложенные на лбу завитками.

«Ты при деньгах, красавчик?»

«Да, — сказал я. — Давай-ка зайдем внутрь».

Человек за прилавком поздоровался, но смотрел на нее насмешливо.

«Чем могу служить?»

«Птица в витрине, я хочу купить птицу».

Он повернулся ко мне. «Я долго ждал этого, — сказал он. — «Лет десять назад, когда я купил магазин у мистера Лэйса, он попросил меня оставить на витрине эту птичку для детишек, которые жили тут неподалеку и копили деньги, чтобы ее купить. Эти дети должны были прийти за ней, и вот они здесь. Одного из них я, положим, знаю…»

«Заткни пасть», — сказала она позади меня… «…A другого вроде бы нет, — продолжал он тонким бесцветным голосом. — Честно говоря, я успел привязаться к этой птице».

«Вот деньги, — сказал я, — поторопись».

«Мистер спешит, — протянул он, но все же взял Жанет с витрины и поставил на прилавок. — Бессловесный труп», — сказал он, фамильярно хлопнул ее, и полетела пыль.

Я взглянул на Мэри Джейн. «Я купил ее, — сказал я, — я купил Жанет… Может быть, я немного опоздал, но я купил ее».

«И сколько раз тебе надо было смотреть, чтобы все понять?» — спросила она.

«Два, — подумал я, — в первый раз и теперь». И увидел, что она взяла птицу за лапки и сняла с прилавка.

«Черт побери, — выругалась она, — вот тебе!» Мне показалось, что Жанет вскрикнула, когда упала между нами на пол. Головка оторвалась и лежала среди вывалившихся из туловища внутренностей — истлевшей, вонючей соломы. Мертвее мертвого торчали жуткие жесткие ноги, приколоченные к подставке; облако пыли, словно от небольшого взрыва, поднималось вверх.

«Проваливай», — сказала Мэри Джейн; я знал, что они замерли у меня за спиной, как персонажи гибельной пантомимы. Звякнул колокольчик — я отворил дверь — и ушел.

«Вы нашли ее?» — спросили дети.

«Да, — ответил я, — я ее нашел».

Я действительно ее нашел, после такой находки остается только пуститься в путешествие на попутках. Кто же знал, что в Германии тебе попадется парнишка, который всех спрашивает: «Не встречали ли вы девушку, похожую на китаянку?» Почему бы не отправиться на поиски вместе с этим парнишкой, хоть какая-то цель, не хуже других. А иногда сидеть здесь и снова и снова рассказывать все ту же историю, снова и снова рассказывать свою историю тому, кто спрятался за занавеской и не желает слушать.

— Я слушал, — сказал я, — и все слышал. Теперь я хочу выйти.

Проходя по комнате, я увидел краем глаза застывшую картину — они стояли, все трое, одинаковые, как на картине примитивиста, пережившие тоску, горечь, томление. Я сбежал по лестнице и вышел в сад. Дождь кончился, но поднялся сильный ветер, деревья качались, как пьяные фрейлины, а облака, безудержно хохоча, неслись по небу.

* * *

Я снова слушал их рассказы, снова смотрел на них, на их руки, двигавшиеся в ритме воспоминаний. Одиночество, похоже, наполняло их, как мухи — труп, но об этом я ничего не знал, я думал о том, что одиночество, о котором говорят люди, ненастоящее и что когда-то наступит новое одиночество и отметит людей не Каиновой печатью, но печатью, подтверждающей их принадлежность к человечеству. Мы должны будем привыкнуть к этому, думал я. Может быть, наше время — лишь время ожидания истинного одиночества.

Шум дождя прекратился, но ветер шумел так сильно, что я не услышал, как подошел Хайнц.

— Ты видел картину «Страсти Христовы» Геертгена тот Синт Янса? [50]— спросил он.

— Зачем ты пришел? — спросил я. — Я хотел побыть один. Я не хотел с вами разговаривать. Зачем ты вот сейчас сюда пришел?

— Ты видел картину «Страсти Христовы» Геертгена тот Синт Янса? — снова спросил он.

— Нет, — сказал я. — Не видел.

— Дождь собирается, — сказал он, — пошли под крышу.

— Зачем? Я хочу остаться под дождем.

— Иначе ты не сможешь увидеть «Страсти Христовы».