Последний магог - Валерий Вотрин Страница 24

Я начал с того, который находился в монастыре, рядом с портом.

Так мне было удобнее. После работы я зашел туда. Стукнул в ворота, большие, тяжелые. Открылось окошко, и выглянул лысый человек. Я сказал ему, что ищу старого, очень старого человека, чужестранца, который наверняка живет в их доме.

— А как его имя? — спросил он.

— Сбегу, — ответил я.

На языке земли Магог это имя длинное. Очень длинное. Это важное имя, человек, взявший его, знал, что делал, потому что имя это разворачивается перед тобой, как свиток, как степь, как дорога, оно ложится перед тобой.

— Сбегу, — сказал я, и мимо успел прошмыгнуть целый рой местных секунд, покуда я закончил произносить это слово.

Человек в окошке вытаращил глаза. Вернее, он их не вытаращивал — глаза его вытаращились сами. Они вытаращились так, что потом, наверное, ему было трудно их закрыть, когда он ложился спать. Да, длинные слова земли Магог обладают свойством лишать человека сна. Поэтому только самые стойкие садятся слушать наших певцов, ибо на один стих уходит день, а стихи бывают короткие и длинные. И на длинный стих может уйти два дня, а песнь состоит из многих стихов. Поэтому только самые стойкие садятся слушать наших певцов, и даже самые стойкие из стойких, бывает, умирают не дослушав, и певцы падают замертво не допев. Ибо много дней уходит на одну песнь, и, бывает, никакой жизни не хватает.

Да, тот человек вытаращил глаза. Потом он стал качать головой. Он качал головой и молчал, а глаза его оставались выпученными. Наконец он произнес:

— У нас нет человека с таким именем. А откуда он?

Что мне было ответить? Что земли, откуда пришел к ним этот человек, нет на их картах? Что этот человек — магог? И тут я вспомнил Джованни, его слова.

— Он — русский, — сказал я.

— А! — сказал лысый человек, и лицо его прояснилось. — Тогда понятно. Нет, к сожалению, у нас такого нет. Правда, если вы подождете, я могу проверить по книге.

Но я не стал ждать. Зачем ждать то, что не придет? Я и сам чувствовал, что Сбегу у них нет. Надо его искать в других домах для отдыха. И я стал проверять все дома один за другим.

У них у всех вылезали на лоб глаза, у людей, встречавших меня. В конце концов меня это стало основательно сердить. Что такого в имени Сбегу? Бывают имена и подлиннее. Мое имя, например, длиннее. Не просто рой — целые рои местных секунд пролетают мимо, когда я называю себя. Они летят и летят мимо, секунды, и я успеваю заметить их лишь краем глаза, потому что в это время я занят произнесением моего имени. И оно еще не самое длинное.

Вот так я стал ходить по домам для отдыха. После работы, уставший, натаскавшись тюков и ящиков с чем-то очень тяжелым внутри, что прибывало на больших пароходах, я ходил по стариковским домам, спрашивал про Сбегу, а попутно размышлял об отдыхе. Когда я сам уйду на отдых? В каком доме поселюсь? Чем буду там заниматься? А чем занимаются эти старики? Мне было бы интересно на это взглянуть, но дальше ворот меня не пускали. Ведь я не был родственником ни одного из стариков, поэтому меня не пускали дальше ворот.

— А как его имя? — спрашивали меня: иные строго, иные — участливо, а кое-кто — с суровостью.

И я отвечал:

— Сбегу, — видя, как, поджав хвост, прошмыгивают мимо местные секунды. Секунды, кажется, боялись этого имени. Они пытались увернуться. Они боялись наших имен. Их страшил наш язык, слова его были слишком длинны, эти слова требовали времени, много времени. Наш язык убивал их время, короткое местное время, которого и так было слишком мало. Поэтому минуты и секунды гибли от одного слова сотнями, а часы падали, обессилев, как уставшие птицы. Они не могли увернуться. Слова летели в них, как неотступные длинные стрелы, и попадали, потому что местные часы, несмотря на короткий рост, были неповоротливы. Да, много времени земли Огон принесли мы в жертву нашим словам.

— Сбегу, — говорил я и видел, как вытаращиваются глаза. Эти глаза начинали бегать, они явственно пересчитывали проходящие секунды. Потом они теряли счет, потому что некоторым секундам удавалось увернуться, а большинство дохло прямо на глазах, — и глаза мертвели. Эти люди слышали только произносимое имя, длинное и важное, как путь, — и уставали от него неимоверно. Некоторые даже начинали махать на меня рукой.

— Нету такого, — скороговоркой произносили они. — К нам такой не поступал.

Я хотел их расспрашивать. О том, чем занимаются у них старики. О чем они разговаривают между собой. Каков их отдых. Вообще — отдыхают ли они или что-то томит их, не дает расслабиться. Ведь всякий человек суетен. Ему кажется, что он чего-то недоделал. Ему кажется, что его долгая жизнь на самом деле не так уж долга, что у него осталась куча недовершенных дел, которые за него никто довершить не сумеет. Ему не хочется отдыхать, он отбивается от отдыха, он встает пораньше и идет на работу, потому что у него куча незавершенных дел, и он не может поручить их другим, потому что другие — идиоты и не сумеют доделать все как положено.

Так человек устает. Под конец жизни он изнемогает. Сам того не замечая, он нуждается в отдыхе. «Ничего, — бормочет он, принимаясь за очередное неотложное дело, — на том свете отдохну». Таким образом, человек надеется на аванс. Он не знает, что его ждет на том свете, и думает, что подземный распад его физической оболочки, ее тихое лежание в гробу и есть отдых. Так человек надеется на отдых после смерти. Но и там его ждет изнурительный труд. Потому что новое имя наделяет новыми полномочиями, и неведомые новые обязанности опять сваливаются на бедного человека, надеявшегося на вечный отдых.

Я боялся изнурительного труда. Целыми днями я таскал тяжелые тюки, бросал их и взваливал на плечи новые, и они не кончались. Я не любил трудиться. Но тех, кто не любил труда, здесь ненавидели. Много слов существовало для названия таких людей: лентяй, лодырь, лоботряс, тунеядец, бездельник. Это все были названия для людей, не любящих трудиться. Кто были эти люди? Я никогда их не видел. Все трудились в земле Огон, никто здесь не любил поручать дела другим, потому что другие — идиоты. Значит, это было прозвание стариков. Но они уже отработали свое. Целыми днями они отдыхали в своих домах.

Значит, это было прозвание мертвых.

Я был живой мертвый — мертвый, который трудится только из страха быть ненавидимым. Я умер давно — когда ушел из земли Магог. Для всех там я умер. Что бы я делал, если бы не работал? Я шатался бы по городу. Я бы спал. Я бы много спал. Я стал бы сыт и жирен. Я взял бы жену, женщину земли Магог, светловолосую, тонкую. Я родил бы детей. Я бы все забыл. Да, я бы все забыл. Зачем мне это все? Зачем мне воспоминания? Сердце мое болит, сердце больное у меня. Нишкни является по ночам, смотрит укоризненно. Что, вернуться к тебе? Этого ты хочешь? Что ты молчишь? Тебя уже нет, ты понимаешь? Я сделал, как ты сказала, и теперь ищу тебя здесь, а тебя нет, нет ни здесь, ни там, нигде нет. Ты мертва. Я вернусь и найду твою могилу. Какая мне разница, где жить? Тебя нет. Вот найду Сбегу и спрошу его: хорошо тебе здесь? Расскажи, как ты отдыхаешь. Расскажи, чем занимаются там старики. Нашли ли они отдых? Чем вы занимаетесь день-деньской? Вот найду его и спрошу.