На первом дыхании - Владимир Маканин Страница 24

Как раз пришла теща — она была в магазине.

— Здрасьте, — сказал я.

— Здравствуйте.

Вернулась с гулянья и жена Андрея. С дитем. Коляска с грохотом осталась в коридоре.

— Здрасьте, — сказал я.

— Здравствуйте.

Она стала распеленывать дите, бросая на меня косые взгляды, — дескать, буду грудью кормить. Я спешно налил себе чаю. Сахар нашелся сам собой, в шкафу, в сахарнице. Спрятан не был.

— Извините. Я жду важного звонка, — сказал я, прихватил с собой стакан с чаем и хлеб — и зашлепал в коридор, где телефон.

И тут позвонили — я чуть не подавился глотком.

— Алло?

Это был не Еремеев, не Галькин муж. Это был всего лишь Сынуля.

— А-а, — сказал я. — Привет.

— Ты… ты… ты…

Он задыхался от злости.

— Родной мой, — спросил я, — что с тобой?

— Эти вещи… Сволочь… Вещи, которые…

Он ругался и плевался. Он крыл меня от и до. А ведь так нельзя. Это ж не телефонный разговор.

Я сказал:

— Если ты насчет шкафа и кухонных колонок — я верну, не трясись… Тебе их купить? Хоть завтра. Чего ты раскипятился?

— Я?.. Раскипятился?!

— Ну да.

— Сволочь! Свинья!.. А откуда взялась эта орда? Откуда?.. Эти… Эти…

— Разве они не люди?

И тут он прямо-таки зашипел. Змей Горыныч. Змея подколодная. Я даже покрутил и повертел в руках телефонную трубку — думал, что искажается звук, потому что шипенье было попросту нечеловеческое. Отбои. Из трубки посыпались короткие гудки. И несло злостью, которую он туда надышал за эти минуты.

* * *

Поразмыслив, я решил все-таки заглянуть в эту миленькую однокомнатную квартирку. Дело в том, что я сдал ее цыганам. Так что я немного беспокоился. Если уж по-честному.

Простившись с Бученковым, я помчался туда, прибыл и уже на лестничной клетке почуял что-то неладное. Дверь была приоткрыта. И сама собой ходила от ветерка. Туда-сюда.

— Добрый день, — сказал я, когда вошел.

Вошел — и на минуту потерял способность соображать. Квартира была пуста. Абсолютно пуста. Как пещера.

Посреди этой пустоты у окна стоял молодой человек, сокрушенный скорбью. Я его узнал.

— Валя, — сказал я ему, — как же так?

Валя молчал.

Все началось на Курском. Я там разговорился с пареньком; звали его Валентином, и он был цыганом. Он был оседлый. Паренек как паренек. Жил в Москве. Работал электриком.

— А это мои земляки приехали. — Он показал мне на кучку цыган в углу вокзала. Там пестрели платки и поблескивали серьги. Цыгане были очень живописны. Издали были как клумба. — Земляки, — сказал он озабоченно.

— В чем же дело? — спросил я.

— Им надо хотя бы два-три месяца пожить в Москве. Но никто не сдает комнату. Хотя они готовы заплатить больше обычного. Деньги у них имеются.

— А чего они хотят, Валя?

— Приглядеться. И, может быть, работу найти.

— И никто не сдает им комнату?

— Никто.

— Бедолаги, — вздохнул я.

— Они очень милые люди, очень работящие. Я ведь каждого из них знал в детстве. О каждом могу рассказать тысячу подробностей…

Но я его остановил. Из тысячи подробностей меня в основном интересовала одна: платят ли они деньги вперед? Нет, аванс меня не устраивает. Деньги вперед. Только так… И вот они обступили меня. Суть дела милые и работящие люди поняли не сразу, потому что некоторые стали кричать: «Погадаю, погадаю!» У меня рябило в глазах. Один из них, видимо старший, прикрикнул: «Тише!» Они выпустили еще немного пару и наконец угомонились. Мы стали договариваться. В углу вокзала напротив «Союзпечати» — там все и обговорили.

— Валя, — тихо спросил я теперь, — почему так пусто, они решили провести дезинфекцию?

В опустевшей квартире было гулко, как в раковине.

— Они обманули меня, — сказал Валя. — Они обещали жить оседло.

Он был сражен горем. Лет двадцати от роду. Симпатичный. К ударам еще не привык. В техникуме, как он сам говорил, его все любили.

— Ну что ты, Валя, — сказал я спокойно, — они не обманули. Они действительно собирались жить оседло. Но не совладали с инстинктом.

— Ты так думаешь? Или утешаешь? — В его голосе сквозь боль послышалась надежда.

— Конечно, не совладали. Им не хватило волевого усилия.

— Мне совестно, я ведь клялся тебе, что уверен в них…

— Пустяки.

Я походил по квартире туда-сюда. Кроме меня и Вали, больше никого и ничего не было. Ни предмета. Даже лампочки были вывернуты.

— Хорошо, что здесь паркет поганый и старый.

— Да, могли забрать, — откликнулся молодой цыган. — Я тоже об этом подумал.

— Пошли. Чего грустить.

— Мне перед тобой совестно.

— Перестань.

Он отдал мне ключи.

— Я бегал. Я искал им работу. Я им три места нашел.

— Пошли, — сказал я, — у них просто-напросто сработали инстинкты.

— Да, — вздохнул он. — Был у меня дружок. Работал в кондитерской — был ударником труда. И даже вымпел повесили в его отделе.

— И удрал?

— Удрал. Увидел коней по телевизору. И исчез. Сейчас в кино стали замечательно коней снимать.

— Пошли.

Перед уходом я заглянул в туалет. Здесь тоже ждал сюрпризец: не было унитаза. Беленького, фаянсового, с прожилочками. Дефицит, ничего не попишешь. Вместо унитаза зияла дыра с клокочущей там водой.

— Валя! — крикнул я. — А ведь бачок они не забрали!

— Знаю, — откликнулся он. — Но ты дергай цепочку осторожнее. И сразу же отойди. Брызги сильные.

* * *

В этот же день я лишился халата. Он был такой белый, такой чистый — я только-только его постирал. Его сдернули с меня прямо в дверях больницы. Сдернули, а меня развернули и вытолкнули. Пинка не было — и на том спасибо.

А больничная старушка, что носит передачи, ангельским голоском пела:

— Он не только, милые, сам пробирается. Он, милые, и других проводит.

Я обошел здание кругом и полез по пожарной лестнице. В комнатке для нянечек, в так называемой «бытовке», иногда покуривали больные — при этом открывали окно. Мне в таком случае только дотянуться ногой до подоконника. И я там.

Наверху — высота третьего этажа — оказался довольно сильный ветер. Руки замерзли, и я думал, как бы не грохнуться. Окно все не открывалось. Я висел на лестнице, ждал и думал о Гальке. Слабенькая она. Ну хорошо, для начала отлежится у Бученковых, но ведь впереди какая дорога…