Отрубленная голова - Айрис Мердок Страница 24

Теперь Джорджи плакала. Она налила джин, стукнув бутылкой о край бокала, потом добавила к нему воды. Я поднялся, и она протянула мне бокал. Мой гнев сменился печалью и глубокой подавленностью.

— Боже мой, дорогая, — вздохнул я, — ты сама не знаешь, что натворила. Но ничего. Во всем виноват я один. Не следовало ставить тебя в такое положение.

— Ты говоришь, что не любишь меня и никогда не любил, — сказала Джорджи, и слезы потоком хлынули у нее из глаз.

— О Господи! — воскликнул я, отставил бокал в сторону и подошел к ней. Когда я обнял ее, она застыла, положив руки на стол. Слезы капали на ее голубой свитер.

— Ты прекрасно знаешь, что я тебя люблю, маленькая дурочка, — произнес я. — А теперь постарайся быть умницей и помоги мне. Прости, что не могу высказаться ясно. Но то, что эта парочка узнала, ужасно для меня. Они и раньше пожирали меня, а теперь, если захотят, проглотят без остатка. Я не могу рассчитывать, что ты все поймешь. Для этого нужно быть на моем месте. Но ты должна помочь мне, Джорджи.

Я долго тряс ее, пока она не взяла меня за руку. Вытерев глаза бумажной салфеткой, она налила еще немного джину, пригубила его и отдала мне бокал.

Привычный ритуал успокоил нас. Я ощутил ее тепло. Она склонила голову мне на плечо. По крайней мере, наши тела хорошо знали друг друга.

— Почему для тебя так страшно то, каким образом ей все стало известно? — поинтересовалась Джорджи. — Знаешь, я хочу это понять.

— Потому что подобное вмешательство разрушает близость и любовь. Неужели тебе не ясно? Похоже, будто кто-то посторонний начинает тебя опекать. Кстати, Антония до смерти хочет с тобой встретиться.

— В самом деле? — удивилась Джорджи, отодвинувшись от меня и смахивая слезы со свитера. — Что же, отлично. И я до смерти хочу с ней встретиться.

— Не делай глупостей, дорогая, — предостерег ее я. — Тебе надо остаться в стороне.

— Когда ты привез меня на Херефорд-сквер, — заявила Джорджи, — то словно провел сквозь зеркало. Пути назад больше нет. Вокруг меня было полно всего такого, о чем я сейчас боюсь думать.

— Но я не собираюсь знакомить тебя с Антонией. Запомни, Джорджи.

emty

— Антония, это Джорджи Хандз. Джорджи, это моя жена.

Я нашел в себе смелость произнести немыслимые прежде слова. Говорил не запинаясь и нормально дыша. Никто не упал в обморок.

Разговор состоялся в гостиной Палмера. Алые бархатные занавеси теперь были опущены, а на темных обоях с махровыми черными розами играли языки пламени от камина. Вся эта обстановка окружала нас, будто дремучий лес. Затемненные лампы на отдаленных столиках отбрасывали узкие полосы света на коллекцию хрусталя Палмера, от которой исходили таинственные, но заметные лучи. Антония стояла на толстом черном ковре около камина. Рядом с ней на низком мозаичном столике находился поднос с напитками и три бокала. Мы предупредили Антонию по телефону, и она успела подготовиться.

Антония с большим, чем обычно, вниманием отнеслась к своей внешности и надела темно-зеленое платье из легкой итальянской шерсти, которое я когда-то купил ей в Риме. На ней не было никаких украшений, и она собрала свои длинные золотистые волосы в привычный узел. Она стояла перед нами, высокая, пышная, выдвинув бедро и выгнув руку у запястья. Элегантная, встревоженная, усталая, уже немолодая женщина. В эту минуту, наверное потому, что она так волновалась, она показалась мне бесконечно близкой и дорогой.

В сравнении с ней Джорджи в своей поношенной коричневой юбке, голубом свитере и черных чулках выглядела как девочка. Она с намеренной осторожностью решила не переодеваться и обойтись без косметики. Ее волосы были заплетены в косы и небрежно закручены на голове. По-моему, она даже немножко переусердствовала. Бледность подчеркивала изящество ее облика. Она слегка поклонилась Антонии, которая встрепенулась, не зная, следует ли ей протянуть руку. Обе женщины часто и прерывисто дышали.

— Вы не хотите выпить? — предложила Антония. Она нервничала, и ее голос прозвучал глухо и низко. — Садитесь, пожалуйста. — Она налила нам хереса.

— Нет, благодарю вас, — отказалась Джорджи.

— Не валяй дурака, — шепнул я ей.

Никто не садился. Антония наполнила бокалы и поглядела на Джорджи грустным, понимающим взглядом. В ее больших карих глазах застыла боль. Ей очень хотелось нам угодить.

— Не сердитесь на меня, — проговорила она напряженным тихим голосом.

Джорджи покачала головой и показала жестом, что пропустила замечание Антонии мимо ушей как неуместное и ничего не значащее.

— Хорошо, я выпью, Антония, — сказал я. Я опасался скандала, но боль оттого, что я вижу их вместе, была еще сильнее.

Она подала мне бокал и поставила два других на дальний угол столика, разделявшего нас. Я занял место посередине, напротив камина.

— Можно мне называть вас Джорджи? — спросила Антония. — Я чувствую себя так, словно знаю вас целую вечность.

— Конечно, — откликнулась Джорджи. — Если хотите.

— А вы будете звать меня Антонией?

— Не знаю, — ответила Джорджи. — Простите, но, пожалуй, не смогу. Но это неважно.

— Это важно для меня, — возразила Антония.

— Прекрати! — остановил ее я. Мне был невыносим ее нежный, настойчивый тон.

— Мартин, прошу тебя… — сказала Антония. Продолжая смотреть на Джорджи, она положила руку на мой рукав. Я ощутил ее дрожь, и меня пронизала жалость к ней.

— Понимаете… — начала Джорджи. Крылья ее носа сузились. — Я хотела вас увидеть, потому что и вы хотели встретиться со мной. Думаю, это было правильно. Надо серьезно относиться к своим поступкам. Но сомневаюсь, удастся ли нам поговорить.

— Не обижайтесь на меня, Джорджи, — произнесла Антония. Она устремила на Джорджи умоляющий взгляд. Я прямо-таки ощущал, как ее настойчивость действует на девушку. Это было почти осязаемо, как теплое дуновение из вентилятора.

— Да как я могу? — удивилась Джорджи. — Скорее, это вы должны на меня обижаться.

Я осторожно вытащил руку из-под руки Антонии.

— Вы не должны чувствовать себя виноватой! — воскликнула Антония.

— Вы меня неправильно поняли, — отозвалась Джорджи. — Я просто ответила на ваше замечание. Ничего другого я не подразумевала. Я не чувствую себя виноватой. Понимаю, что могла вас больно задеть. Но это совсем другое.

Я видел, что Джорджи в каком-то оцепенении. Он напоминала марионетку. Она была жестка, как кусок дерева, и беспокоилась лишь о том, чтобы говорить сдержанно, точно, искренне и не проявлять никаких эмоций. Если Антония излучала мягкость и приветливость, то Джорджи оставалась замкнутой и холодной.

— Не будьте такой резкой со мной, дитя мое, — сказала Антония. Она отчаянно старалась наладить отношения. Антония хотела быть нужной Джорджи, утешить и успокоить ее, хотела теплого человеческого контакта.