Время смеется последним - Дженнифер Иган Страница 24
Время смеется последним - Дженнифер Иган читать онлайн бесплатно
Лу что-то говорит. Мы склоняемся ближе, прислушиваемся. Опять прислушиваемся, думаю я про себя. Как всегда.
— Рольф. Не смог, — с трудом разбираю я.
— Что значит «не смог»?
Старик плачет, слезы ползут по щекам.
— Джослин, какого черта? — говорит Рея, и в ту же секунду обрывки моего сознания соединяются, и я понимаю: я же знаю про Рольфа. И Рея знает. Все знают.
— Двадцать восемь, — говорит Лу. — Было. Ему.
Я закрываю глаза.
— Сто лет. Назад. — Слова в его груди расщепляются, превращаясь в сипение. — Но.
Да. Двадцать восемь — это было сто лет назад. Солнце щерится мне прямо в глаза, поэтому я держу их закрытыми.
— Потерять ребенка, — бормочет Рея. — Не могу представить.
Меня распирает гнев, и руки ноют по всей длине. Я хватаюсь за ножки больничной кровати, дергаю на себя — кровать переворачивается, он соскальзывает в бирюзовый бассейн. От выдранной из его вены иглы в воде расплывается бурая муть. Потому что я по-прежнему сильная, даже после всего. Я прыгаю за ним, Рея что-то кричит — но я прыгаю, зажимаю его голову между колен и держу так, жду, пока он обмякнет, мы с ним оба ждем, потом он начинает дрыгаться и извиваться — жизнь уходит. Когда он совсем затихает, я разжимаю колени. Он всплывает на поверхность.
Я открываю глаза. Никто не двинулся с места. У Лу по щекам все еще катятся слезы, пустые глаза обшаривают бассейн. Рея через простыню дотрагивается до его груди. Сегодня плохой день.
От солнца у меня начинает раскалываться голова. Я смотрю прямо на Лу и говорю:
— Убила бы тебя. Заслужил…
— Ну все, хватит! — резким, материнским голосом обрывает меня Рея.
Лу вдруг смотрит мне в глаза, впервые за сегодня. И я наконец узнаю того человека, который говорил мне: Ты — лучшее из всего, что было в моей жизни, и Мы объедем с тобой весь мир — и, усмехаясь слепящему солнцу, разлитому по ярко-красному капоту: Подвезти, красавица? Ну что ж, говори, куда ты хочешь.
Он смотрит на меня, ему страшно, но он улыбается — той, прошлой улыбкой.
— Слишком поздно, — говорит он.
Слишком поздно. Я запрокидываю голову, гляжу на крышу. Однажды мы с Рольфом просидели там всю ночь: глазели сверху на шумную вечеринку, которую Лу устроил для одной из своих групп. Потом шум стих, музыканты разошлись, но мы все равно остались на крыше: валялись на прохладной черепице, ждали солнца. Оно вскоре взошло — ясное, маленькое и круглое. «Как младенец», — сказал тогда Рольф, а я заплакала. Такое хрупкое новорожденное солнце, и мы его обнимаем.
Каждый вечер моя мама ставит галочку в календаре: еще один день я чистая. Уже больше года, так долго я не держалась еще ни разу. «Джослин, у тебя вся жизнь впереди», — говорит она. И когда я ей верю, пусть на минуту, у меня перед глазами словно поднимается пелена. Это как выйти на свет из темной комнаты.
Лу опять что-то говорит. Точнее, пытается.
— Девочки. Встаньте. По сторонам. Пожалуйста.
Рея берет одну его руку, я другую. Рука отечная, тяжелая, сухая — незнакомая. Мы с Реей смотрим друг на друга над его головой. Вот мы, втроем, как прежде. Как в самом начале.
Он больше не плачет. Оглядывает свой мир. Бассейн, желто-синий узор на плитке. Мы так и не съездили ни в Африку, никуда. Вообще почти не выбирались из этого дома.
— Хорошо. С вами, — задыхаясь, сипит он. — Девочки.
Цепляется за наши руки, будто боится, что мы сбежим. Но мы не бежим. Мы смотрим на бассейн, слушаем птиц.
— Спасибо, девочки, — говорит он. — Еще минуту. И еще. Вот так.
Крестики-нолики
Началось так: я сидел на скамейке в Томпкинс-сквер-парке, просматривал «Спин», прихваченный со стеллажа в книжном, глазел на ист-виллиджских дамочек, спешащих после работы домой, и, как всегда, ломал голову над тем, почему тысячи женщин в Нью-Йорке, не имеющих решительно никакого сходства с моей бывшей женой, тем не менее выуживают из памяти образ моей бывшей жены. Но тут вдруг выяснилось кое-что интересное: мой старый друг Бенни Салазар — теперь известный музыкальный продюсер. В журнале «Спин» — целая статья про Бенни: как он сделал себе имя на группе под названием «Кондуиты» и как эта группа года три или четыре назад выпустила мультиплатиновый альбом. И картинка: Бенни, весь взвинченный, глаза чуть косят от волнения, получает какую-то премию — такой застывший лихорадочный момент, к которому, сразу видно, пристегнута целая счастливая жизнь. Я посмотрел на картинку полсекунды и захлопнул журнал. И решил больше не думать о Бенни. Конечно, эта грань — между тем, когда думаешь о человеке и когда думаешь о том, чтобы о нем не думать, — она очень тонкая, но у меня с выдержкой и терпением все о’кей, я умею не пересекать ее по многу часов подряд — по многу дней, если надо.
Я не думал о Бенни неделю — точнее, думал все время о том, чтобы не думать о Бенни, так что для других мыслей места уже не оставалось, — после чего решил написать ему письмо. Из статьи я узнал, что его офис находится в зеленой стеклянной башне, на углу Парк-авеню и Пятьдесят второй. Я доехал туда на метро, постоял немного с задранной головой, оглядывая этаж за этажом, — пытался угадать, высоко ли сидит Бенни. И, скользя взглядом по зеленому стеклу, опустил письмо в почтовый ящик. Я написал:
Привет, Бенджо. (Так я его раньше называл.) Давненько не виделись. Я слышал, ты теперь большой человек. Грандиозная удача. Поздравляю. Всего наилучшего. Скотти Хаусманн.
И он мне ответил! Через пять дней я достал письмо из своего слегка помятого почтового ящика на Шестой Восточной. Оно было отпечатано — печатала, скорее всего, секретарша, но диктовал он, Бенни, тут никаких сомнений:
Скотти, старик, где пропадал столько лет? Молодец, что прорезался. Помнишь, какие у нас с тобой были «Дилды»? Надеюсь, ты еще играешь на своей слайд-гитаре. Бывай! Бенни.
И рядом с напечатанным именем — его коротенькая волнистая подпись.
Это письмо меня прошибло. В последнее время все в моей жизни, как бы это сказать, ссохлось. И сама она как бы ссохлась. С осени до весны я работаю уборщиком в соседней школе, летом собираю мусор в Ист-Риверском парке, участок у Вильямсбургского моста. Я не стыжусь своей работы, поскольку давно понял то, что большинство людей просто не способны усвоить: разница между работой в зеленом стеклянном доме на Парк-авеню и сбором мусора под мостом ничтожно мала — так мала, что существует лишь в человеческом воображении. Не исключено, что никакой разницы нет вообще.
На следующий день (то есть день, следующий за письмом Бенни) у меня был выходной, поэтому с утра пораньше я отправился на рыбалку. Я часто ловлю рыбу под Вильямсбургским мостом, ловлю и ем. Потому что вода в проливе Ист-Ривер, может, и грязная, но прелесть в том, что про это загрязнение мы знаем всё. А про целую кучу других ядов, которые мы глотаем каждый день, — ничего. Короче, я отправился на рыбалку, и удача была со мной, или мне просто перепала малая толика от удачи Бенни Салазара, — в общем, мне попалась самая крупная в моей жизни рыба — огромный полосатый басс. Сэмми с Дейвом, которые тоже рыбачат под мостом, просто ошалели при виде такого великолепного экземпляра. Я его оглушил, завернул в газету, обмотал сверху полотняным мешком, взял под мышку и понес домой. Дома я надел не то чтобы костюм, но нечто из всех моих вещей максимально к нему приближенное: штаны цвета хаки и пиджак, который я чистил много раз. Много — в смысле много. Как раз за неделю до этого я носил его в чистку, причем он еще был в целлофане от предыдущей чистки, и деваху-приемщицу это прямо подкосило: «Эй, вы ж его только-только чистили, мешок вон еще невскрытый, что ж деньги-то на ветер?» Я, конечно, слегка отвлекся, но доскажу: я выдернул пиджак из мешка с такой силой, что деваха немедленно заткнулась, потом аккуратно положил его на прилавок и сказал: «Грациас пор ву консидерасьон, мадам». [3]И она забрала его без единого слова. Короче, в то утро я шел наносить визит Бенни Салазару в чистом пиджаке.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии