Братья - Крис МакКормик Страница 24

Она раскатала кусок теста, чуть расплющила его и прилепила на стенку тонира.

– Вот так, значит, – сказал Аво. – Но это ваше ви́дение. Вы сами-то верите в то, что говорите?

– Ну… – отозвалась Сирануш, не отвлекаясь от работы. – Если бы ты видел то, что довелось видеть мне, то и ангелы показались бы тебе вполне реальными. Знаешь, когда видишь, как пытают и убивают людей прямо на улице, поневоле встаешь перед выбором. Либо ты начинаешь верить в Бога, который допустил такой ужас, и пытаешься понять, какое такое благо может случиться взамен сотворенного зла, либо понимаешь, что люди – скоты. Слишком большие скоты, чтобы говорить о какой бы то ни было цивилизации. Меня спас турок – здоровый амбал, страшный, как сама смерть. В феске… Благодаря ему я осталась жива и была признательна за это. Но потом я спросила его, что случилось с моей семьей, с моими подругами и близкими. Знаешь, что он сказал мне? Что никого из них никогда и не было, что все это мои грезы. Он сказал, что теперь я его сестра, что его семья стала моей семьей. У меня больше не было прошлого – только он и его родня. Но он спас мне жизнь… впрочем, нет… он спас мое тело. Мою жизнь он хотел стереть, уничтожить. Мне удалось бежать от него, и я не забыла своих родных. Понимаешь, когда я думаю о Боге, мне на ум всегда приходит этот турок. Спасибо за то, что я еще могу дышать, но все-таки будь он проклят!

Сирануш подмигнула Аво сквозь поднимающееся от тонира марево. Руки ее не останавливались – раскатывали тесто, плющили, шлепали в печь.

– У меня все еще есть чувство юмора, – произнес Аво, испытывая неодолимое желание надавать самому себе пощечин за то, как жалко и неубедительно прозвучал его голос. Он стыдился самого себя; впрочем, он ведь не хотел убивать Тиграна. С другой стороны, если он оказался способен на такое, то вся благость его намерений автоматически аннулировалась. Оставалось лишь залезть куда-нибудь повыше и спрыгнуть вниз головой.

Аво посмотрел на крышу, откуда он недавно так легко соскочил, и призадумался.

– Тетя Сирануш, вам помочь с лавашами?

– Может быть, – сказала Сирануш, отмахнувшись от предложения Аво, – может быть, я и говорю страшные вещи, но это ничуть не страшнее того, что произошло с нами. Пока был жив Ергат, я молчала, потому что мой муж искренне веровал. Но ведь мне пришлось видеть, как обезглавливают человека тупым ножом. Всего шесть ударов, а потом ему буквально отпилили голову… Мне довелось видеть, как четверо турок держали за руки и за ноги мою соседку и поджигали ей волосы. Но за что?! За то, чтобы из этого родилось какое-то «благо»? Нет уж, спасибо!

Ее руки снова раскатали, расплющили и шлепнули тесто на стенку тонира.

– Единственное, что я терпеть не могу, – продолжала Сирануш, – это когда одни люди начинают учить жизни других. Нет, Аво-джан, так нельзя. Я никогда так не делала. Просто вы должны жить, и жить как можно дольше. Люди, как мне кажется, самые выносливые животные. Так что надо жить и помогать выживать остальным. Насколько это возможно.

Аво подумал, что должен рассказать старухе о смерти Тиграна. Мине – нет, не смог бы, потому что та любила своего учителя, как родного отца. Ему хотелось сознаться, поведать темному пятну, мелькающему в раскаленном воздухе, пятну, которое он мог бы принять за Мину, историю своего злодеяния, пронзить словами этот тяжелый, как сама Истина, воздух…

Он не рассчитывал сбросить груз. Если подумать, все это напоминало ситуацию, когда тебя запирают в чулан в разгар праздничного вечера. Он не мог сказать Сирануш всей правды – это выглядело бы как истерика запертого в чулане ребенка. Но вот если бы удалось намекнуть ей, дать понять о том, что он совершил… возможно, боль хотя бы чуть-чуть отпустит. Дверь приоткроется, и ему принесут кусочек праздничного пирога, дадут понять, что его не бросили, не забыли о нем.

– Тетя Сирануш, – произнес Аво. – Тетя Сирануш, я недавно причинил человеку зло… случайно.

– Мне всегда казалось, – отозвалась она, – что ты слишком уж высокий. У тебя мозги далеко от рук. Понятно, что тут не обойдется без неприятностей.

– На самом деле это случилось намеренно…

– А знаешь, раньше мы пекли лаваши на продажу, – сказала Сирануш. – Пекла, само собой, мама, а я помогала. И каждую неделю мы ездили в Карс. Потом я этим не занималась, но вот когда умер Ергат, пришлось. Все возвращается… Может, снова начать продавать? Наняла бы тебя – делом бы занялся. Мне кажется, что тебе все равно руки девать некуда.

– Да я ж работаю на текстильной фабрике, – справедливо возразил Аво. – Там еще работает друг моих родителей…

– Ну и что? Тебе бы хлеб продавать – так и с людьми научишься общаться. Ты, в общем-то, общительный, хотя и ведешь себя странно. Кроме того, меньше будешь дышать всякой гадостью. И меньше риска получить травму. Меньше… ну, ты понимаешь меня, всякое может случиться на фабрике.

– Хорошо, – сказал Аво.

– Я все равно раздаю хлеб бесплатно, – сказала Сирануш. – Считай, уже месяц кормлю всех тут даром. Вот ты, например, небось ел, а не знал, кто этот лаваш пек. Вот я и подумала, что можно начать торговлю… хотя я пеку только потому, что так научила мать. Я и на дудуке играю, потому что отец научил. Я вообще считаю, что всякий человек должен делать то, чему он научился от родителей. Это… я хотела сказать, что это продлевает жизнь нашим родителям, да куда уж! Нет, тут вообще странное дело. Это поможет тебе жить. Не выживать, а именно жить. Понимаешь, в чем тут разница? Мне-то, если честно, куда как больше нравится шлепать тестом по тониру, чем получать за это деньги. Мне нравится смотреть, как оно прилипает к стенкам. А потом хлеб, он ведь никогда не хрустит одинаково. Каждая лепешка получается отличной от другой. Думаю, это прекрасный способ заработать – лучше любого другого.

– Вы сами-то едите свой хлеб?

Сирануш так сильно сморщилась, что лицо стало напоминать резиновую маску.

– Желудок, – объяснила она. – Последнее время вообще ничего есть не могу, одни только сухофрукты. Вот, держи. – Сирануш сняла готовую лепешку со стенки тонира и протянула Аво. – Ну как? Прямо с пылу с жару.

Лепешка была горяченной, и Аво стал перебрасывать ее из руки в руку. Наконец ему удалось оторвать от нее кусок, который он сунул в рот, даже не подув. Изо рта вырвался пар. Чтобы не обжечься, жевать приходилось, не смыкая челюстей.

– Ведь это Рубен подбил тебя на это дело, да? – спросила вдруг Сирануш, пока онемевший Аво пытался справиться с лавашем. Он не мог солгать ей или как-то уйти от вопроса – выражение его лица говорило о том, что старуха попала в точку. – Твой брат? Да что я такое говорю? – Сирануш снова принялась лепить тесто. – Он же ведь не родной тебе…

Прошло несколько дней, и, как показалось, желудок Сирануш чудесным образом пошел на поправку. Она снова могла есть обычную пищу: кёфте ^[10], плов и табуле ^[11] – ее любимые блюда, которые ей было нельзя есть в течение многих лет. Сирануш наслаждалась вкусом, и ей не требовалось вскакивать с постели посреди ночи и бежать в уборную, мучаясь от колик. Ее будто бы полностью исцелил тот разговор с Аво. А однажды вечером она присела вздремнуть на кресло Ергата, которое сама когда-то вынесла из дома на улицу, и умерла на нем вслед за мужем.