О, Мари! - Роберт Енгибарян Страница 24

Вернулись домой. Девушки тряпками, полотенцами, всем, что попалось под руку, оттирали квартиру, лестницу, подъезд от крови артиста. Казалось, тут зарезали целую отару барашков.

– Рафа, дебил, ты зачем ударил артиста кинжалом? Чуть не убил его! Что, руками не мог его стукнуть? Боксер хренов! – накинулся я на друга.

– А ты – двойной дебил, фраер! А если бы он выстрелил тебе в голову? В такие моменты не церемонятся, пусть лучше он подохнет, чем ты! Ты мне друг, как-никак, а он никто! И вообще, идите вы все подальше, я пошел домой. Но помни, Давид: все началось из-за твоей куколки. Где она, там и кровь! Не для тебя она, парень. Тебе надо жить своей жизнью, готовиться к занятиям, штудировать право, а не хвататься за парижанку. Все равно она уедет, а ты останешься с фигой в кармане, – кричал в ответ Рафа.

– Если ты такой умный, зачем за нож хватался? На ровном месте создал такую проблему. Выбрось свой ятаган в помойку, только сначала рукоятку вычисти!

Отвернувшись от Рафы, я увидел, что Мари, вся в слезах, слушает наш разговор.

– Ребята, девочки, давайте немного посидим, успокоимся, чаю попьем, – обратилась ко всем сестра Сергея.

* * *

Уже за полночь мы с Мари и кузинами вышли на улицу. Стояла удивительно теплая для начала ноября, тихая погода. На улице было спокойно и очень приятно. Трудно было поверить, что совсем недавно мы стали участниками кровавой драмы.

– Мари, Ирма и Рина живут совсем близко, давай прогуляемся до их дома? Проводим их и сами немножко развеемся, а потом возьмем машину и я тебя отвезу домой.

Мари молча кивнула, и мы двинулись к дому девушек.

– Нехорошо получилось, – начал я. – Испортил, идиот, наш праздник.

– Давид, а вдруг Леонид умрет? – обратилась ко мне Ирма.

– Будем надеяться, что этого не произойдет. Он, конечно, заслуживает наказания, но никак не смерти. Если это случится, Рафе не избежать срока, второй раз по статье «необходимая оборона» его не освободят. Возможно, меня тоже накажут. Может, дадут срок за превышение необходимой обороны – небольшой, год или два, – а может, нет. Но из университета точно отчислят. А могут и папу с работы снять: что за партийный идеолог, у которого сын замешан в убийстве, пусть и со смягчающими обстоятельствами? Придется переквалифицироваться в историка, я же историю люблю, даже больше, чем юриспруденцию.

– Ты что, дурачишься?! Или все это серьезно? – заметила Мари.

– И то и другое.

– Подлец Леонид! Пижон, Гамлет проклятый, и откуда он только взялся!

– Знаешь, я верю в судьбу. Если у меня есть ангел-хранитель, он не позволит мне и моему безмозглому другу безвинно пострадать. Это наглец артист заварил всю кашу. Бедный Рафа вообще тут ни при чем! Дурак, конечно – обычную драку превратил в кровавую драму. Мне его так жаль, представляю, как он сейчас переживает. Но, девчонки, вы свидетели: мы защищались!

– Да, похоже на то, Давид. Но ты защищался как-то слишком агрессивно.

– Девушки, никому ни слова! Особенно ты, Рина, ты всегда была болтушкой. Держи язык за зубами, а то останешься без них. Смотри, это не шутка и не детская игра. Забудьте все, сестрички. Вы ничего не видели и не слышали и вообще были дома. Все, поехали, Мари.

Мы попрощались с сестрами и пошли искать такси.

– Давид, перед тем, как сядем в машину, я бы хотела поговорить с тобой, – придержала меня Мари.

– Не поздно? Твои не будут беспокоиться?

– Когда я с тобой, они не беспокоятся.

– Спасибо, что пользуюсь таким доверием. Значит, заслужил.

Мы стояли перед театром оперы и балета, напротив которого в старинном здании когда-то жила моя мама – в шестилетнем возрасте она осиротела, и ее взял к себе дядя, Арам Ароян. Сейчас там жила Ирма с родителями.

– Давид, мы с тобой знакомы почти два месяца. Столько событий произошло за это время, сколько крови пролилось, и все из-за меня.

– Ты меня в этом винишь? Я же старался отвести от тебя любую угрозу! – нахохлился я.

– Да, это так. Возможно, ты даже влюблен в меня. Сама я не постеснялась и фактически призналась в своих чувствах сегодня перед твоими родителями, – продолжала Мари.

– Честно говоря, я был поражен.

– Спасибо. Я о другом хочу сказать. Да, сначала ты рисковал фактически ради незнакомой девушки. Но сейчас ситуация изменилась, между нами возникло определенное чувство… большое чувство. Я с трудом представляю, что со мной будет дальше, если вдруг тебя не окажется рядом.

– Что ты хочешь услышать, Мари? Я навеки твой! Давай поженимся…

– Ах, Давид… Ну да, тебе всего восемнадцать. Поэтому, наверное, простительно, что ты так говоришь. Я о другом… но вряд ли ты меня поймешь.

Мимо шла группа ребят. Двое, увидев Мари, остановились:

– Вай, смотри, какая девушка!

Я шагнул вперед. Это был мой район, и здесь я знал почти всех.

– А, это ты, Давид, – узнал меня один из парней. – Пошли ребята, нечего рот разевать.

– Так что такого сверхсложного ты мне хотела сказать, Мари, что я не сумею понять?

– Видишь ли, Давид, у тебя и у твоих друзей слишком жесткое, даже жестокое отношение к людям. Вы, может, и не виноваты, у вас воспитание такое, но это меня пугает. Я не хочу тебя видеть таким. Тебе нужно пойти в церковь, молиться и просить прощения.

– Ты что, шутишь? Крестить меня собралась, что ли? Кажется, бабушка тайком от отца меня окрестила, но в церковь я не хожу.

– Нет, я не шучу. Ладно, Жоко – мерзкий негодяй. Не успел выйти из тюрьмы, как начал терроризировать и меня, и всю улицу. Но это еще не повод так поступать с человеком! Ну, попугали бы его, наказали слегка, но выбивать ему глаз… Мне сказали, что этим глазом он больше не будет видеть. Он фактически стал инвалидом. А ты не думаешь, что он мог бы исправиться, жениться, иметь детей, жить нормальной жизнью? Как ему теперь жить? Сегодня вы могли этого наглого артиста обезоружить, просто отправить домой, но ты сломал ему нос, а твой товарищ чуть его не убил. И неизвестно еще, чем все закончится. Я давно заметила, что в этой стране люди не любят друг друга. Вы готовы ни за что лишить человека жизни, покалечить, унизить. Не дай Бог, ты попадешь в тюрьму или в такую же ситуацию. Ведь с тобой поступят подобным же образом! Ты не допускаешь такой возможности?

– Ну хорошо, а если я, Рафа, другие мои друзья пойдем в церковь, помолимся и попросим у Бога прощения, думаешь, все исправится? Да нас просто примут за сумасшедших. И если я окажусь одновременно неправым и слабым, меня накажут, возможно, хлеще, чем мы Жоко. Если я слаб, я уязвим, Бог и закон тогда не на моей стороне. Здесь любят сильных, а удел слабых – молиться и жаловаться на несправедливую судьбу. В этой стране так было и так будет еще долго. Быть правым, безусловно, хорошо, но этого недостаточно. Надо быть и правым, и сильным, вот тогда, возможно, ты будешь защищен. В случае с Жоко или с артистом мы поступили с ними, как с преступниками, и не сказать, чтобы очень жестоко. Ладно, артиста оставим, он сам напросился. Может, ему даже повезло. Да-да, повезло, не удивляйся! Если бы он успел выстрелить, мог бы меня убить. Тогда он на долгие годы сел бы в тюрьму. Но артист, так или иначе, нормальный член общества. Жоко – совсем другое дело. Кому он нужен? Есть он или нет, кого это волнует? Он же сорняк, человеческий отброс! Поверь, он еще многим попортит кровь и принесет страдания, пока в конце концов не подохнет или в тюрьме, как его папаша, или где-нибудь под забором, или его не убьет такой же подонок.