Офисные крысы - Тэд Хеллер Страница 23

Мне хочется привлечь Айви на свою сторону.

Я думаю, она такая неиспорченная, что всему поверит.

Я болтаю так, что некогда дух перевести, поэтому, когда настает черед Айвы рассказывать о себе, у нее остается не так-то много времени. Впрочем, она не много говорит. Может быть, она чересчур застенчива, а может быть, ей особенно и нечего рассказывать. Зачастую у молодых девушек не так много тем для разговора, потому что в скудном багаже жизненного опыта у них слишком мало вещей, которые им не нравятся.

Я не знаю отчего — оттого ли, что я ей рассказываю, или оттого, как я ей это рассказываю — но она… она увлекается мной. Мы идем (вечер ветреный, и ее волнистые каштановые волосы прижимаются к ее лицу и хлещут по моему; она застегивает на все пуговицы длинное твидовое пальто и обхватывает себя руками, чтобы удержать тепло) к станции Астор-Плейс, и тут она спрашивает меня, не хочу ли я выпить.

— Ты имеешь в виду прямо сейчас? — уточняю я, продолжая размышлять над тем, что выставил себя ущербным, рассказывая гадости обо всех остальных.

— Да… если ты, конечно, хочешь.

Отказаться сейчас означает потерять шанс на развитие отношений с ней в будущем, поэтому мы направляемся обратно в Ист-виллидж и занимаем нишу в каком-то маленьком темном украинском баре. Настала ее очередь говорить, и я ей не мешаю, но не особенно вникаю в то, о чем она рассказывает: о колледже, о друзьях (Кимберли, Дафна и Сьюзи), о семье (папа, мама, ее брат Бретт или Чад). Так я сижу, киваю и вставляю время от времени «Правда?» и «С чего бы это?». «Она остроумная, образованная, симпатичная», — проскакивает у меня в голове мысль, и я рад, что у нее нет шелковых, мягких и послушных «версальских» волос. Она легко и непринужденно себя ведет, подпирает подбородок ладонью, улыбается и надувает губы, наклоняет голову, когда смеется, играет салфеткой… Может быть, это отточенное позерство — результат воздействия Брерингейл Берчфорд? Я также замечаю, хотя и не прислушиваюсь к ней внимательно, что она невероятна мила. Несмотря на то что она родилась и выросла в Нью-Йорке, несмотря на то что она дочь Джимми Купера, несмотря на то что у нее великолепное образование стоимостью в сто тысяч долларов, в ней нет ни одной бросающейся в глаза черты. И в тот момент, когда она продолжает мне рассказывать о Тиффани и Дафне с Бреттом или Чадом, я вдруг понимаю, что она совершенно не подходит к такому месту, как корпорация «Версаль паблишинг», которая либо пропустит ее через себя, как через шредер, нарезав соломкой, либо слепит из нее, как из оконной замазки, существо по своей воле.

— И, как ты думаешь, отчего это так? — спрашивает она меня.

Я попал… понятия не имею, отчего это или хотя бы что это. Последние пять предложений она могла бы с равным успехом сказать по-китайски.

— Не знаю, — отвечаю я. — Видишь ли, мне кажется, я просто не знаю.

Она глядит на часы с бутылкой «Столичной» на циферблате, висящие над барной стойкой.

— Я провожу тебя до метро, — предлагаю я ей.

— Не надо, я возьму такси.

Ну, конечно. Она дочь Джимми Купера и живет на Парк-авеню в районе Шестидесятых. С чего бы ей вообще пользоваться метро?

Теперь снаружи действительно холодно; я устал от «спускания пара», устал притворяться увлеченным, хотя, по правде говоря, к концу вечера я действительно немного заинтересовался ею.

(Если бы только милые манеры чуть больше привлекали меня! Почему бывать в обществе людей, вроде Марджори Миллет, — хоть слово «ПРОБЛЕМА», напечатанное алым полужирным курсивом 68 размера, тут же вспыхивает в моем мозгу — в десять раз веселее, чем встречаться с Айви Купер?)

На улице Айви спрашивает меня, как я собираюсь провести День Благодарения.

— Моя мать живет в Палм-Бич. Но мы не разговариваем.

— Почему?

— Это длинная история.

— А твой отец?

— О, он давно умер.

— Получается, тебе не к кому пойти?

Такси останавливается рядом с нами, Айви смотрит на меня, белый и зеленый огни светофора и красный свет стоп-сигналов автомобиля отражаются в ее темных глазах, волосы опять разметались во все стороны.

Вот где все начинается. Вот где ситуация проясняется для меня.

Побольше патетики… Я вам говорю, это почти всегда срабатывает.

* * *

Мы с Марком Ларкином поднимаемся на лифте к себе в редакцию. Он сменил пиджак «Трипл Фэт Гуз» на дорогое пальто из верблюжьей шерсти, в руках у него потертая рыжая кожаная папка. Не знаю, догадывается ли Марк, насколько он мне не нравится. И эта неприязнь медленно перерастает в ненависть… с каждым днем она становится все сильнее, словно смертельный вирус внутри пробирки набирает силу, перехлестывая через край, как пивная пена. Вилли его тоже терпеть не может и черпает силы из этого противостояния. Я не хочу нуждаться в объекте ненависти.

— Мне очень жаль по поводу вчерашнего, — заводит он волынку.

— Вчерашнего? А что случилось? — прикидываюсь я ничего не понимающим.

— По поводу Итана Колея. Сурово, Пост, сурово.

— А, да. Точно. Ну, твоя-то рецензия повсюду.

— Правильно заметил. И это притом, что я терпеть не могу эту книгу. Но, если бы я признался в этом, вряд ли моя рецензия была бы повсюду, ты согласен?

Лифт останавливается, и в него входит высокая женщина в черных кожаных брюках, похожая на стилет — это этаж журнала «Ши», считающегося флагманом издательства «Версаль». Она нажимает кнопку и выходит этажом выше, в «Хё» (журнал тиражом полтора миллиона, который часто называют бедной младшей сестренкой «Ши»). Его любят читать женщины, которые мечтают стать такими богатыми и высокомерными, чтобы соответствовать уровню, восхваляемому «Ши».

— Думаю, что это работает на будущее и только пойдет тебе на пользу, — подводит он итог.

Я отмечаю про себя, что его галстук-бабочка, черный в крошечных желтых точках, держится на резинке, а вовсе не из тех, которые нужно повязывать самому. Это лишний раз доказывает, что он не из высшего общества, а, скорее всего, обычный парень.

— Да, теперь я знаю, как мне себя вести. А с чего это ты вышел с предложением, чтобы я взял интервью у Даффида Дугласа? Ты читал его книгу?

— Конечно, еще в гранках. Мне ее прислала Маффи Тейт, и мы с Региной обсудили твое интервью с ним.

По пути из лифта мы проходим мимо Пэт Смит, семидесятилетней администраторши, которую все зовут Смита. (По какой-то причине ей разрешено курить в здании, но никто на это никогда не жаловался. Она всегда с зажженной сигаретой, похожая на скелет, выкрашенный белой краской; ее голос скрежещет, как газонокосилка.)

— Как бы то ни было, старичок, я уверен, все в конце образуется. Так всегда бывает. — Он поднимает брови и сверкает улыбкой Т.Р., которая, когда он держит ее на лице несколько секунд, становится похожа на клавиатуру рояля.