Десятое декабря - Джордж Саундерс Страница 23

(Томас, как обычно, преувеличивал: домик на дереве не в два раза больше нашего дома. Скорее, наш дом в три раза больше дома на дереве. Но, конечно, да: дом на дереве большой.)

Наш подарок не самый кошмарный. Хотя, вероятно, самый дешевый (кто-то купил маленький DVD – плеер, кто-то принес клочок волос настоящей мумии (!)), но, на мой взгляд, самый душевный. Потому что Лесли (которую явно расстроил клок волос мумии, о чем она и сказала, поскольку у нее уже был один (!) тронула простота нашего комплекта для изготовления бумажной куклы. И хотя, покупая подарок, мы не смотрели на него как на китч, когда мама Лесли сказала, Лес, посмотри-ка, кич или что, тебе ведь нравится, правда? Я подумал: да, может, и китч, может, мы так и выбирали. В любом случае, это самортизировало удар, когда следующим подарком оказался билет на «Прикнесс» ^[20] (!), поскольку Лесли недавно заинтересовалась лошадьми и стала рано вставать, чтобы кормить девять принадлежащих им лошадей, тогда как прежде она категорически отказывалась кормить шесть лам.

Мама Лесли: Догадайтесь, кому в конечном счете пришлось кормить лам?

Лесли (резко): Ма, ты разве не помнишь, я тогда все время отдавала йоге?

Мама Лесли: Хотите знать, как было на самом деле, по-честному? Это было благодатью, мне представился шанс заново открыть, какие они удивительные животные. После школы, в те дни, когда Лес занималась йогой.

Лесли: А я занималась йогой типа каждый день?

Мама Лесли: Я думаю, мы просто должны доверять нашим детям, доверять, что их глубинные интересы в жизни в конечном счете возьмут верх, вы так не считаете? Именно это и происходит сейчас с Лес и лошадьми. Как же она их любит.

Лесли: Они замечательные.

Пэм: А наши дети – мы их даже не можем заставить убрать то, что оставляет Фербер у нас на переднем дворе.

Мама Лесли: А Фербер – это?

Я: Собака.

Мама Лесли: Ха-ха, да все какают, верно?

Да, верно, мы не можем содержать двор в чистоте, даже несмотря на то что недавно попытались составить расписание, но чтобы Пэм делилась этим со всем миром – мне это не нравилось, будто наши дети не только одеты хуже, чем Лесли, но и менее ответственны, словно собака не так идеально хороша, как лама, лошадь, попугай (попугай наверху в коридоре говорит «Bonne nuit!» ^[21], когда я прохожу пописать), и т. д., и т. п.

После обеда прогулялись с Эмметтом, который работает хирургом, два раза в неделю что-то делает с мозговыми вставками, маленькими электронными приборами. Или, возможно, биотроникой? Они очень маленькие. Сотни могут уместиться на булавочной головке? Или на монетке в десять центов? Не понял толком. Спросил про мою работу, я ответил. Он сказал, так, хм-м, удивительно, наша цивилизация требует от некоторых делать такие странные, мудреные вещи, оскорбительные вещи, вещи, которые не приносят никому никакой ощутимой пользы, и как при этом можно ожидать, что люди будут ходить с высоко поднятой головой?

Мне никакого ответа не пришло в голову. (Заметка на память: придумать ответ, послать открытку, завязать таким образом дружбу с Эмметтом?)

Вернулись в дом, когда на небе появились звезды, посидели на специальной платформе для наблюдения. Наши дети смотрели на звезды как зачарованные, словно в нашем районе их нет. Что, сказал я, в нашем районе нет звезд? Никакой реакции. Ни от кого. Вообще-то звезды там казались ярче. На платформе было много выпивки, и вдруг все, о чем я думал, показалось глупым. Так что я замолк, словно в ступоре.

Пэм вела машину, я, угрюмый и пьяный, сидел на пассажирском сиденье «парк-авеню». Дети, особенно Лилли, щебетали, какой был замечательный праздник. Томас без остановки пережевывал скучные факты о ламах со слов Эмметта.

Лилли: Не могу дождаться своего дня рождения. У меня ведь через две недели, да?

Пэм: Что ты хочешь устроить на свой день рождения, детка?

Долгое молчание в машине.

Наконец Лилли с грустью: Ой, я не знаю. Ничего, наверное.

Подъехали к дому. Снова молчание, смотрим на наш унылый пустой двор. То есть в основном сорняки и никакого красного восточного мостика с древними отпечатками копыт, никаких наружных построек, ни единой ДС, только Фербер, о котором вроде как забыли и который, как обычно, ходил и ходил вокруг дерева, пока почти не удушил себя до смерти своей постепенно укорачивающейся привязью, просто припечатал себя к земле, а сам оказался на спине и смотрел на нас умоляющими глазами, в которых к отчаянию примешивалось что-то вроде легко закипающей ярости.

Отстегнул привязь, Фербер посмотрел на меня враждебным взглядом и наложил кучу в опасной близости к веранде.

Посмотрел, не проявят ли дети инициативу – не уберут ли какашки. Но нет. Дети только прошли мимо, волоча ноги, и в изнеможении остановились у входной двери. И тогда я понял, что инициативу придется проявить мне и убрать кучу. Но я устал и знал, что мне еще нужно будет сделать запись в этой дурацкой тетради.

Вообще-то, не люблю богатых людей, из-за них мы, бедняки, чувствуем себя глупыми и неадекватными. Не то чтобы мы бедняки. Я бы сказал, мы средний класс. Нам очень, очень повезло. Я знаю. И все же нехорошо, что из-за богатых мы, середняки, чувствуем себя глупыми и неадекватными.

Пишу это все еще пьяным, уже поздно, а завтра понедельник – и, значит, работа.

Работа работа работа. Дурацкая работа. Так устал от работы.

Спокойной ночи.

(7 сент.)

Перечитал предыдущую запись и должен кое-что прояснить.

От работы не устал. Работа – благо. Я не ненавижу богатых. Я сам хочу стать богатым. А когда у нас наконец появится собственный мост, форели, домик на дереве, ДС и проч., по крайней мере, буду знать, мы сами все заработали, в отличие от тех же Торрини, у которых, как я чувствую, денежки-то семейные.

Сегодня на работе во время ланча был Осенний Толчок. Все, около тысячи человек, спустились во двор. Играло маленькое трио. Кто-то раздал маленькие оранжевые и желтые флажки с буквами ОТ, которые вскоре усеяли почти всю землю. По двору проходит канал, и много идиотов побросало в нее маленькие флажки. Фильтрующее устройство с одной стороны скоро оказалось забито флажками, дворник, у которого из заднего кармана торчало несколько флажков, сердито ходил вокруг фильтра, пытаясь вытолкать из него флажки линейкой.

Как всегда, подавали маленькие плоские сухие сэндвичи. Когда наша группа спустилась во двор, много сэндвичей уже валялись, втоптанные в землю вокруг сервировочного стола.

Присели на бермудскую травку, второпях поели.

Сидел, думал о Еве. Такая она прелесть. Вчера после вечеринки сидела грустила в своей комнате. Спросил, что случилось. Сказала ничего. Но в этюднике цветным карандашом зарисовка – ряд грустных ДС. Видно, что специально рисовала грустных, по морщинам на лице, как у Фу Манчу ^[22], по которым стекали фонтаны слез, а там, где слезы падали на землю, расцветали цветы. (Заметка на память: поговорить с ней, объяснить, что ничего в этом плохого нет, они вовсе не грустят, на самом деле, учитывая их прежнюю жизнь, они счастливы: они сделали выбор, они довольны и пр.)