Я была до тебя - Катрин Панколь Страница 23

Я научилась задавать себе все эти вопросы, как другие учатся разгадывать китайские головоломки, и решила, что рано или поздно найду на них ответы. Ибо под их островерхими шапочками и за их загадочными улыбками прятался ключ от моих без конца повторявшихся ошибок.

Но пока все они — те, кто в отчаянной надежде предлагал мне свою жизнь, свою любовь и свою мужественность, — все они были обречены на провал.

Моей вины в том не было.

В каком-то смысле вина действительно лежала не на мне — я выступала в роли наемного убийцы.

Я выполняла определенную миссию — правда, сама об этом пока не догадывалась.

Мне лишь предстояло об этом узнать. Ценой еще нескольких трупов, остающихся после резни, с места которой я удирала со все более непереносимым вкусом горечи во рту и зияющей раной на сердце, не перестававшей кровоточить.

— Ну хорошо, а если я поинтересуюсь у вас, что такое, по-вашему, любовь? — рискнула я спросить однажды вечером, когда мы ужинали в бистро на нормандском побережье. — Я имею в виду, конечно, любовь между мужчиной и женщиной…

Прошло много времени. Мы собрались вчетвером — друзья, любовники, единомышленники. Лакомились морским языком, только что выловленным деревенскими рыбаками. Пили простое белое вино, бочковое пиво, потом кофе, потом по рюмке коньяку. Говорили о прошлом и о настоящем, улыбаясь мудрой улыбкой людей, не привыкших тратить время зря и снисходительных к остальным.

— Когда мы познакомились с Филиппом, а было это лет двадцать назад, — серьезным тоном начала Жюдит, отбрасывая длинные рыжие волосы рукой с зажатой в ней сигаретой, — небо словно рухнуло мне на плечи и я сказала себе: ну все, теперь не жалко и умереть…

— А я, — подхватил Даниель, размеренно и сосредоточенно постукивая по столу, — ограничусь всего тремя словами: «Теперь я знаю». Три слова — и этого достаточно.

— Лично мне хватит одного, — вступил старый рокер Доминик с неожиданным лиризмом в голосе. — И это слово — «навсегда».

Ну, а ты-то сама что думаешь? — безмолвно вопрошали меня взгляды всей троицы.

— А я пока не знаю.

Мне известны: нежность, привязанность, уважение, восхищение, желание, удовольствие. Но что такое любовь, я не знаю. Я все еще ищу ее.

Ну а сегодня знаешь?

Мои губы прижаты к твоему уху, но я не задаю тебе этого вопроса. Я знаю, что настанет день, и ты сама скажешь мне три этих слова, нет, не скажешь, — прокричишь. Потому что я сделаю для этого все. Я завалю тебя своей любовью. Я буду угадывать каждое твое желание и тотчас же исполнять его. Мы с тобой станем единым целым. Без меня ты превратишься в ничто. Не сможешь больше смеяться, ходить, любить, писать. Даже твои сны будут принадлежать мне. Я горячим источником наполню твое тело и всю твою жизнь. И буду ласкать тебя так, как ни один мужчина никогда не ласкал ни одну женщину.

Эти слова я тоже хочу услышать от тебя.

И знаю, что ты их мне прокричишь.

Я знаю о тебе почти все.

Вдвоем с тобой я обойду весь мир. Вдвоем с тобой я начну жить — лучше, чем без тебя. Каждый из нас успел немало повидать, так что не будем рассказывать друг другу сказки, но главное, это та жизнь, которую вдвоем мы завоюем для себя, и мы полетим по этой жизни как два бесстрашных и всесильных искателя приключений…

Шикарный ресторан. Куча звезд. Обедаю с шефом. Меня только что приняли. Его профессиональная карьера близится к завершению, хотя своего последнего слова он еще не сказал. Это моя первая серьезная работа, и я стараюсь изо всех сил. Одеваюсь как журнальная картинка, ловлю каждое обращенное ко мне слово. Веду себя услужливо, чуть ли не рабски услужливо. Он во всем коричневом: коричневый костюм, коричневая оправа для очков, карие глаза, каштановые волосы (крашеные), каштановые усы (крашеные), коричневые галстук, ботинки и кончики пальцев (в никотиновых пятнах). Сколько я ни прищуриваюсь, не могу обнаружить в нем ни намека на другой цвет. Впрочем, нет, нашла — зубы. Цвета пожелтевшей слоновой кости. Говорит он, я слушаю. Его не волнует, интересно мне то, что он рассказывает, или нет, — он привык, что его слушают. Вообще он не ходит, а выступает, не сидит, а восседает. Он даже по телефону не звонит — номер за него набирает секретарша.

Он не торопится. Подцепит на вилку кусочек изысканной еды и замирает с настороженной миной тонкого знатока, долго раздумывающего, стоит ли предаться удовольствию. Слова не произносит, а роняет — медленно и веско. Подлежащее, сказуемое, дополнение плюс хоровод трескучих придаточных. В короткие промежутки, которые он мне оставляет, я испускаю одобрительные вздохи. Он кажется довольным и подкладывает себе тонко нарезанного налима с карри.

Возле него стоит официант с картой десертов в руках. Новичок вроде меня — я сразу догадалась, когда, покосившись, увидела, как он краснеет, как старательно держит спину, готовую согнуться в поклоне. Костюм, похоже, взял у кого-то взаймы — висит на нем мешком. Особенно воротник рубашки, лежащий под подбородком большим белым блином.

Шеф не обращает на него ни малейшего внимания, все так же разглагольствует, время от времени вытирая кончики губ салфеткой и сейчас же вновь аккуратно складывая ее на выступающем брюшке. Протягивает руку к бокалу и льет себе в глотку вино. Продолжает говорить ровно с того места, на котором остановился. Официант прочищает горло, напоминая о своем присутствии. Он удивленно поднимает глаза: кто посмел его прервать? С недовольным видом берет карту и окидывает беглым взглядом список предлагаемых лакомств. Я свою не успеваю даже начать изучать.

— Принесите нам два кофе, — говорит он. — Мне покрепче, а…

Он дергает в мою сторону подбородком. Наверное, забыл, как меня зовут.

— Э-э… Мне обычный.

Официант удаляется неслышной походкой, но тут же возвращается с большим блюдом, на котором лежат тонкое печенье в сахарной глазури, шоколадные конфеты с фисташковой начинкой, трюфели, ореховые пирожные, корзиночки с клубникой и лимонным джемом и крохотные эклерчики с шоколадным и кофейным кремом.

Я разглядываю все эти роскошества, размышляя, с чего начать. Больше всего я люблю печенье, особенно такое, какое подают здесь — тоненькое, хрустящее, в виде длинных лепестков, похожих на выгнутые волны, готовые разбиться о берег, покрытые золотистой глазурью слегка обожженного сахара с выступающими сверху жемчужными капельками прозрачной влаги. Это не фабричное печенье, тяжелое и безвкусное. Заказ подан грамотно: всех сладостей по две штуки, по одной на человека. Я быстро их сосчитала. И задумалась: мне полагается одно печеньице, но как с ним поступить — оставить напоследок, когда во рту уже будет вкус кофе, или съесть сразу? Все-таки решила оттянуть удовольствие и взяла корзиночку с клубникой. Неудобно как-то хватать печенье первой. Я твердо усвоила роль покорной служащей.

В этот момент над блюдом десертов нависла рука с пальцами в коричневых пятнах, которые принялись в них копаться, ощупывать все подряд, брать что-то одно и тут же класть назад, пока наконец не схватили быстрым и жадным движением оба печенья, ореховое пирожное и шоколадный эклер. Я остолбенела.