Утоли моя печали - Юлия Вознесенская Страница 23

И тут приезжает моя подруга Маринка из Севастополя. И не просто в гости или по делам, а именно ко мне — поддержать в горе. Ну, я ее встречаю на вокзале, везу домой, за стол сажаю, чай наливаю и начинаю выкладывать все подряд с самого начала. Маринка слушает, ахает, головой качает. А потом вдруг спрашивает:

— Так как я понимаю, Гриша твой оказался обманщик?

— Еще какой обманщик-то!

— И негодяй?

— И негодяй.

— И распутник? — Она похлеще выразилась

— Угу…

— Так козел, выходит, Гриша твой оказался?

— Козел!

— А раньше не был козлом?

— Не был. Говорят, это у мужчин возрастное. Критический возраст, мужской климакс.

— Понятно. Был мужик как мужик, а подошел критический возраст — бац! — и уже не мужик, а козел. — Маринка на меня вдруг уставилась и стала внимательно разглядывать.

— Ты чего это на меня так смотришь? Страшная я стала с горя, да?

— Да нет! Запустила ты себя, конечно, будь здоров, ну да это поправимо. Я другое понять пытаюсь: если муж твой бывший мелким рогатым скотом стал, так с чего же ты так по нему убиваешься? Козел ушел, и в доме не воняет. Ты же радоваться должна!

Я поглядела на Маринку, Маринка — на меня, и вдруг принялись мы обе хохотать.

— Ну вот, ты уже радуешься, и правильно делаешь! — сказала Маринка, утирая слезы, выступившие от смеха.

Поуспокоившись, я постаралась скоренько вызвать в себе привычное настроение безысходной тоски: с чего бы мне вдруг веселиться-то?

— Оставь свои глупые шутки, Марина, мне не до смеха, — сказала я скорбно, беспощадно давя в себе остатки смеха.

— Понимаю. Чувство юмора с горя тормозит. А если ты пока еще временами смеешься над собой — так это нервный смех.

Я опять чуть не рассмеялась, но сдержалась и сказала обиженно:

— Это ты меня рассмешила своими шуточками. Не понимаешь ты меня по-настоящему, Маринка, вот и смеешься. А я жить не хочу, у меня душа умерла!

— Душа у нас, душенька-подруженька, не к смерти, а к бессмертию предназначена, и, чтобы ее убить, одного блудливого мужа маловато. А что жить ты не хочешь, так это вранье. Ты прекрасно живешь, и более того, тебя такая жизнь вполне устраивает.

— Я — прекрасно живу?! Да ты с ума сошла!

— Нет, это ты слегка того, если до сих пор не поняла, что с тобой происходит.

— Чего тут не понимать? После двадцати шести лет брака мой муж… дело вовсе не в нем, а в том, как ты переживаешь свое горе. С тобой случилась настоящая большая беда, спору нет, это так. И только психически ненормальная женщина может не ощущать горя в такой ситуации, если она хоть чуточку любила своего мужа. Но горе, раз уж оно свалилось на тебя, следует принять как болезнь: пережить его, понять о своих промахах подумать, сделать выводы на будущее, а потом вылечиться и жить дальше. А ты переживаешь неправильно, нездорово: горе твое сидит в тебе, как муха в капле меда, и блаженствует. Устроилось оно посреди твоей жизни, и упивается, и облизывается, и собой любуется! И других приглашает полюбоваться и посочувствовать.

— У меня душа болит, Маринка! Как ты не понимаешь?

— Ну, положим не вся душа, а только малая ее часть! Причем самая дурная часть — безвольное себялюбие и саможаление. Да в каждой из нас сидит такая дура, этакая психо-муха, и ей только дай волю, она тут же найдет свою каплю меда, заберется в нее и станет наслаждаться горем. Пока не погубит хозяина и сама не сдохнет — она же дура!

— Кто дура?

— Да вот эта самая психо-муха.

— Жуть какая-то…

— Жуть. А знаешь, как от этой психо-мухи избавиться?

— Как?

— Запретить ей жужжать. Ты ведь не станешь спорить, что больному о своей болезни лучше всего говорить со специалистом, с врачом, а не со всеми знакомыми подряд. Знакомые и друзья, конечно, будут и советы давать больному, и утешать его. Только вот советы могут оказаться совсем не полезными, а очень даже вредными, и утешения только подогревают желание рассказывать о своей болезни со все большими подробностями. Говорить о болезни полезно только с врачом, ну да еще иногда с теми, кто такую же болезнь пережил и вылечился. Вот ты попробуй для начала запретить себе разговаривать о своем разводе с посторонними. Сумеешь справиться с собой — наполовину победила.

— Почему — наполовину?

— Потому что вторая половина задачи сложнее — запретить и себе самой думать на эту тему, прекратить вести мысленные диалоги с бывшим мужем.

— Откуда ты знаешь про мысленные диалоги?

— А то я не женщина! По жизни знаю. Думаешь, ко мне в душу такая психо-муха не залетала? Залетала… Вот смотри-ка, что я тебе привезла, какой подарок! — Маринка открыла сумочку и достала из нее бархатную коробочку. — Мне она больше не нужна а тебе — пригодится. Держи!

Я взяла коробочку и раскрыла: в ней лежала большая капля янтаря на серебряной цепочке. Внутри этой капли что-то чернело. Я поднесла украшение к свету и увидела в янтаре небольшую мушку.

— Это что — символ? Маринка кивнула:

— Муха в меду… Она думала, что попала в мед, а мед-то оказался смолой… Так и наша психо-муха: сидит в сладкой смоле своего горя, жужжит и упивается, а потом глядь — увязла всеми лапками, да так, что уже и спасения нет. Я долго носила эту «дуру в янтаре», пока не научилась справляться с любым горем, не увязая в нем всеми лапками. А теперь ты поноси, авось и тебе поможет.

— Спасибо. Попробую поносить… Чтобы самой не стать дурой в янтаре!

— Бог в помощь!