Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи Страница 23

Вошел папа, вытирая руки кухонным полотенцем. Я выключила телевизор. Наступила тишина. Интересно, у Кори нет проблем со слухом? Раздался звонок в дверь, отец пару раз открыл рот, но, так и не выдавив ни звука, пошел в прихожую. Вернулся он с каким-то дядькой, у того на поясе болтался пояс с отвертками, в руках — ящик с инструментами.

— Я так тебе благодарен, Тодд, правда. Я… у меня тут некоторое время не было работы.

— Брось, Джейк. Я знаю, каково это. Давай покажу, что надо сделать.

Они прошли в кухню, оттуда доносились обрывки разговора — про скрипучие двери и петли. Потом перешли в коридор — там нужно было добавить выключателей. В ванной течет кран. В спальне комод покосился. В каждом помещении отец находил работу для Джейка. Кори с Мишель затихли, телевизор молчал, я в малейших подробностях слушала задания. Целых сорок пять минут отец занимался хозяйственными делами. Они обсуждали цвет краски. Белый навахо. Или нет — лучше что-нибудь желтоватое. А лучше спросить Конни. Я видела в открытую дверь, как Джейк в коридоре кивал, делая пометки в маленьком дешевом блокнотике. Потом заложил карандаш за ухо в ожидании дальнейших распоряжений. Отец проводил Джейка, вернулся в гостиную. Судя по озадаченному выражению лица, он напрочь забыл обо мне.

Конни постелила мне на диване в отдельной комнатке, сказала, что могу спать сколько пожелаю — все уходят из дому уже в семь утра.

— Сегодня у меня был выходной, я медсестра.

Я растерянно моргнула. Медсестра. Как моя мама. Если Конни и заметила мою реакцию, она не подала виду и продолжала:

— Завтра у меня смена с шести утра, домой вернусь только вечером. Тодд заберет Мишель из школы. Кори ездит на автобусе. А потом отец повезет их на занятия, — ей определенно было неловко. — Чувствуй себя как дома, ладно? Вот полотенца. Еще что-нибудь нужно?

Я покачала головой, поблагодарила и вернулась к отцу в гостиную. Он смотрел телевизор. Конни проверяла уроки у детей, готовила ванну для Мишель.

Я все ждала, чтобы отец обратил на меня внимание. Не дождавшись, проговорила:

— Может, мне позвонить домой?

Отец отвел взгляд от экрана, помедлил:

— Э-э… ну конечно. У тебя в комнате есть телефон, звони запросто.

Он не спросил ни про маму, ни про Рона, да и я о них не рассказывала.

Вот тут до меня дошло. Это ошибка. Я приехала, чтобы найти выход из своих проблем, разрешить смятение, — но счастливого финала не предвиделось. Знай я про Конни и детей, ни за что бы сюда не приперлась. Отец оказался вовсе не трагическим героем, одиноким и потерянным, — таким я представляла его, вспоминая бабушкины рассказы, — тоскующим о покинутой им семье; он вовсе не жаждал быть спасенным, чтобы в ответ спасти меня. Он нашел себе другую, начал новую жизнь, так что нечего было рассчитывать на его счастливое возвращение в семью, о которой он не вспоминал все эти годы.

Утром я проснулась под звуки обычной семейной суеты — его семьи. Меня словно вообще не существовало на свете. Я не стала даже вставать с кровати, дождалась, пока в доме стихнет, и лишь потом начала одеваться. Вспомнила, как звонила накануне деду, — он так обрадовался моему голосу. И мгновенно замолк, услышав, где я нахожусь.

— Ты не вернешься домой, Анжела? — Вздох в трубке.

— Нет.

— Я разговаривал с твоей матерью. Она очень волнуется. Постарается прилететь ближайшим рейсом. Но если ты не намерена возвращаться, ей, вероятно, лучше остаться в Индии. Что мне передать ей, Анжела? Попросить вернуться?

Да, да! — хотелось мне крикнуть. При этом я думала о мужчине, сидящем в соседней комнате, — о моем отце, которому нечего мне сказать, а ему нет дела до того, что говорю я. И я сдержалась.

— Нет. Я не вернусь.

Сейчас, вспоминая вчерашнее, я расплакалась. Оказалось, у меня нет никого, кроме мамы. Мамы, и Дедушки Пелтона, и Рона. Дом, где я проснулась сегодня, принадлежал семье, в которую я ворвалась силой. Я была не настолько глупа, чтобы не понимать этого. Но все равно было ужасно больно.

Я ревела в голос. Еще немного, и я бы сбежала из этого дома, но в дверь позвонили.

На пороге стояла женщина с коробочкой яиц.

— Привет, я Дина, живу напротив. Я одалживала у Конни кое-что, хотела вернуть.

— Ее нет дома.

— Знаю. А ты, должно быть, Анжела.

Я молча кивнула. Женщина говорила совсем как англичанка, но с легким акцентом, не разобрать, с каким именно. Напоминает испанку или итальянку. Может, она из Ирана? По телику только и новостей, что из Ирана. Про американских заложников, да еще портреты жутких бородатых дядек, похожих на Антихриста, как говорил Дедушка Пелтон. Я видела репортажи, где толпы людей, среди которых были и женщины в платках, дико размахивали кулаками и жгли американские флаги.

— Положишь в холодильник, хорошо?

Все так же молча я взяла коробочку. Темные глаза женщины были очень красивы. И полны сочувствия.

— Ты совсем одна дома. Может, отнесешь яйца в холодильник и зайдешь ко мне в гости? Угощу тебя чаем.

Причин отказаться не нашлось. Мы вошли в ее дом — снаружи желтый с белой отделкой, — она пригласила меня в кухню. Я наблюдала, как она ставит чайник на огонь, открывает шкафчики, достает чашки, блюдца, ложечки.

— Ты плакала? — Короткий взгляд в мою сторону. — Когда я пришла?

Я только кивала в ответ.

Она присела на табурет, предложила мне устроиться напротив и спросила:

— Сколько тебе было, когда ты в последний раз видела папу?

— Совсем ребенок, года полтора, — он бросил маму.

Чайник засвистел, она выключила газ и чуть замешкалась.

— Да, чай — я могу заварить, как тебе нравится. Но у нас его готовят иначе, с молоком и специями.

— А откуда вы родом?

— Из Пакистана, — улыбнулась она. — Это рядом с Индией.

— Ого.

Она насыпала в чайник крупные листья чая и добавила специи, называя каждую:

— Это кардамон, видишь, такие стручки? — Разломив несколько штук, она бросила их в чайник. — Замечательно освежает дыхание. А это гвоздика — ее не нужно слишком много. Гвоздика помогает при зубной боли, вызывает онемение. Это корица. А теперь я еще раз прокипячу все вместе. Остается только добавить молока и довести до кипения. Вот такой у нас чай.

Она села, подперев голову руками, в глазах ее блеснули искорки, и я вдруг вспомнила Бабушку Пелтон.

— Моя мама сейчас в Индии, — зачем-то сообщила я.

— Правда? А знаешь, Индия и Пакистан раньше были одной страной. До Раздела. А что там делает твоя мама?

— Она миссионер.

— Ах, вот как. — Долгая пауза. — Она католичка?