Обет молчания - Марселла Бернштейн Страница 23

— И все-таки для меня остается загадкой, — не унимался он, — почему совет из восьми сестер во главе с отцом-провинциалом одобрил ее вступление в орден после такой разгромной характеристики.

— Вы слышали, наверное, в нашем ордене практикуются беседы с кандидатами в неформальной обстановке, сессии вопросов и ответов. У них было время познакомиться с ней поближе. Должно быть, в ней было нечто такое, что убедило совет в правильности принятого решения.

Отец Майкл выглядел озадаченным.

— Полагаю, что именно так оно и было. Я могу забрать папку с собой? На случай, если вдруг у меня появятся соображения на этот счет.

Настоятельница отдала синюю папку.

— Могу ли я просить вас об одной услуге? Не отслужите ли для нас мессу, святой отец?

Монахиням-затворницам не полагается принимать пищу в присутствии посторонних, будь то мужчины или женщины. Матушка Эммануэль рассказывала ему, как однажды («задолго до меня, святой отец») монахиням-миссионеркам, возвратившимся в Англию, чтобы несколько месяцев пожить дома, запретили садиться за стол с остальными сестрами. С ними обращались как с гостями. Почетными, заметила матушка, но все же гостями.

Отец Майкл трапезничал в одиночестве в комнате для гостей, на столе перед ним лежала открытая папка. За столом прислуживала молчаливая приходящая сестра, подливая ему из кастрюльки в тарелку густой суп, который в монастыре варили каждый день. На второе — запеченные монастырские яйца и картофельное пюре с пастернаком. Она положила ему полную тарелку по той причине, что он был мужчиной, а мужчины в представлении монахинь были существами вечно голодными. После чернослива и заварного крема она принесла кофейный напиток с молоком в глиняной кружке. Отец Майкл был настоящим кофейным гурманом, особенно если речь шла о горячем черном колумбийском кофе, поэтому принесенный напиток показался ему таким же пресным, как чай. Он знал, что для сестер напиток этот — роскошь, которой они нечасто себя балуют.

Закончилось вечернее богослужение, отзвучала вечерняя молитва, на улице только-только начинало смеркаться. Девять тридцать на часах. Старый монастырь окутан пеленой великого молчания. Отец Майкл несколько раз прошелся туда-сюда по подъездной аллее, дымя привычной маленькой черной сигарой. Проходя мимо приземистой сторожки, он увидел через окошко старика Данбаббина, подручного в монастыре, тот размышлял о чем-то, сидя у огня.

Было уже поздно, когда отец Майкл вернулся в гостиную. Когда-то это помещение было пристроено, в нем располагалась маслобойня. Оно выходило во внутренний дворик. Монахини заложили старые окна и дверь кирпичом и сделали новые в противоположной стене, получилась комната с выходом к аллее. Единственная комната в пристройке, гостиная, отличалась чрезвычайной простотой, но в сравнении с монашескими кельями она была настоящим дворцом, в этом он был уверен. Узкая кровать была застелена стеганым одеялом. На окнах висели расшитые в тон занавески, на каменном полу лежал тонкий джутовый коврик. На одной беленой стене висела икона с изображением святого Уинфреда, на другой — крест из пальмового дерева.

Одна из нескольких неглубоких каменных раковин, оставленная в первоначальном виде, была накрыта доской и служила столом. На импровизированном столе стояли электрический чайник и маленькое блюдце с печеньем. Он открыл дорожный кейс и выложил на стол фляжку. Приняв душ в крошечной ванной, он сделал пару глотков виски «Джек Дэниелс».

Отец Майкл тщетно пытался устроиться поудобней. Кровать была слишком короткой для его роста, в голове нескончаемо вертелись слова с куска белого картона — короткая, но странная фраза, которой объясняет свой выбор сестра Гидеон. Что это — слишком высокое мнение о себе? Совсем нехарактерно для молодой женщины с низкой самооценкой. «Мое место здесь. Этого места я заслуживаю».

Последнее, о чем он успел подумать перед тем, как провалиться в сон, — то, что через пару часов монахини прервут свой сон для того, чтобы отслужить всенощную.