Лита - Александр Минчин Страница 23

— Ты о чем, Алешенька?

— О Красной Шапочке, которой Серый волк заправил…

— Не надо, милый. Я выключилась, я действительно ничего не помню.

— Ты же только что сказала, что всё помнишь.

— Но как всё происходило, я не помню. Я была пьяна и…

— Я знаю подробности. Выпила, покурила, потанцевала, развлеклась с двумя мужиками — сорвалась…

— Не надо так больно, Алеша, я ни с кем не развлекалась. Меня… Я не хотела туда идти…

— Ой ли. Но пошла! Не околела.

— За сумкой пошла… забрать.

— Забрала! Опять тебя, опять родители, опять все виноваты, а ты ни при чем.

— Я так не говорю. Мне очень больно.

— А каково мне, каково мне!.. С нецелованной (и тут я тебе верю) девочкой время в венерических диспансерах проводить.

— Мне больно только из-за тебя. Мне наплевать на себя. Я переживаю только из-за твоей боли. Что ты страдаешь, так страдаешь. Ни за что! Я ненавижу свое тело, которое прошло через то, что доставляет тебе такую боль. Не дает спокойно спать и жить. Ты так изменился… У тебя осунулось лицо, лихорадочно горят глаза. Ты мучаешься из-за меня… Я не стою твоих мучений.

— Ты здесь ни при чем. Суда хочу, суда. Только этим и живу. Как сузилась моя жизнь! Господи!.. Ладно, это не твое дело. Прощай.

— А-алеша. — У нее была эта привычка тянуть заглавную букву моего имени: и так это томно, так сладко получалось.

Хотелось ее мне… В мгновение я представил ее вишневые, вычерченные губы. Губы… О нет, я швыряю в омерзении трубку. Тут же раздается звонок.

— Не надо, Алешенька, не надо… Я знаю, о чем ты подумал… Мне противно на свое тело даже в ванной смотреть. Я брезгую к нему прикасаться. А те несколько дней… до девятого… я смотрела с лаской на себя. Это тело было твое, только твое. Ты его касался.

Я начал возбуждаться. Я ненавидел ее и себя. Будь ты проклят, Фрейд, и его система — различных сексуальных позывов. Хотя при чем здесь Фрейд? Он — в земле, мы — наверху. Что же мы делаем? Живем по его постулатам, под его эгидой. Животные…

— Спокойной ночи. — Я быстро вешаю трубку.

Чтоб не сорваться и не вызвать ее сюда. Почему я все время думаю об изгибе ее бедер и родинке на внутренней части левого? А какая кожа у нее — на животе… Атласная…

Непонятным образом, загадочным, я сдаю на следующий день два зачета в институте. Я даже не разобрал суть предмета. Не говоря уже о названии. Остается еще последний.

На Пироговке меня догоняет стук каблучков.

— Алеша, здравствуй. Я еле догнала тебя. Ты незаметно ушел из института.

— В этом была идея…

— Какая?

Я не выдерживаю строго вида, и она пытается обнять меня. Пустая улица, тихо. Я освобождаюсь от объятий.

— Ты учишься в высшем учебном заведении. Высшем. Выше только крыша! Догадайся.

Она думает:

— Уйти незамеченным.

— Браво. Садись, пять.

— Я хочу лечь с тобой, — приникает она к моему уху. Меня обдает холодом, как жаром.

Я отталкиваю ее.

— Я не желаю, чтобы ты так говорила.

— Хорошо, Алешенька. Хорошо… только не отталкивай меня.

— Ты мне будешь говорить, что мне делать, а что нет?!

— Не дай бог! — испугалась она. — Просто…

— Что — просто?

— Моей груди больно.

Я подумал о ее груди. И — не стал больше думать. Невозможно… Это мука какая-то. Меня обнимает двадцатилетняя девочка, налитая всеми соками, с грудью, разрывающей — твердостью и высотой — платье…

И гонорейным соком тоже — подсказывает внутренний голос. Я сразу задыхаюсь и бледнею.

— Алешенька, что с тобой? О чем ты думаешь, на тебе лица нет?

Она протягивает оголенную до плечей руку. Меня режет эта оголенность, как нож. Тьма ножей.

— Оставь меня в покое. Не появляйся на глаза.

— Хорошо, милый, если я тебя так раздражаю.

— При чем здесь это: я хочу тебя…

Я сразу проклял себя, что сказал это.

— Алеша, милый… — Она зацеловывала мою шею, бедром касаясь моего возбужденного… — Я послезавтра буду здорова, они закончат все лечения…

Я тут же протрезвеваю:

— Ты уже была здорова — в результате чего заболел я.

Она опускается на колени, становясь на мои туфли.

— Алешенька, не думай об этом, я тебя умоляю.

— А о чем мне думать?

— О… обо мне… о нас.

Я усмехнулся:

— А когда я думаю о тебе, о чем я думаю?

Я пытаюсь не смеяться. У нее слезинки выскакивают из глаз.

— Встань, ты плохая актриса, — говорю я.

— Я действительно молюсь на тебя.

— Да что ты? Вот почему мне так хорошо. Что хуже некуда.

Я дергаю ее за локти, она встает.

— Хватит представлений, Лита.

— Ты мне совсем не веришь… Я понимаю. Но у меня будет еще время доказать.

Я вздрогнул.

— Я готова за тебя жизнь отдать, и две, и три. Скажи — и я брошусь под машину.

— Ничего умней не придумала!

Она дернулась к дороге.

— Лита. — Я поймал ее локоть и сжал до хруста.

— Я хоть сейчас докажу…

Я ей верил…

— Я еще никогда не спал с инвалидками. И не собираюсь!

— Значит, значит… мы будем это… делать? — Она замерла.

— Это еще ничего не значит, езжай домой, — сказал суровый я.

— Алешенька, а завтра мы пойдем в кино?

Ее ничего не волновало. Ничего.

— Американский фильм, с известной…

Ей все было нипочем.

«Я, Лита, мне скоро будет двадцать лет. Живу с родителями в небольшой, очень уютной квартире. Но только в ванной я чувствую себя свободной. Когда захожу, снимаю свое платье, смотрю на свою грудь, опускаю бретельки лифчика, одевая французский халат, подаренный сестре, но она крупная. Она говорит, что я стройна. У меня потрясающая фигура. И плоский покатый живот. Что многие женщины отдали бы жизнь за мою фигуру. Что даже ее она возбуждает. Она — почти врач. У них принято обсуждение физиологических подробностей. Я бы отдала и грудь, и фигуру, и живот, лишь бы Алешенька хотел меня. Но что бы он тогда любил, если б я все отдала.

Я достаточно глупа. А он умен. Он все знает, все чувствует. Я живу в аду, но меня это мало волнует: то, что случилось, я и не помню ничего, почти… Никаких чувств, эмоции страха. Я была первый раз в жизни пьяна. Так пьяна. Я же никогда не пила.