Ищи ветер - Гийом Виньо Страница 23

Нуна поднялась через полчаса, поставив на правильное место четыре или пять кусочков, в том числе подпись Моне — единственную легко опознаваемую деталь картины.

— Знаешь, это… это очень, ну, просто очень нудное занятие! — вздохнула она.

Я улыбнулся. Она совершенно права.

— Надо рассматривать это как тибетскую мандалу…

— Это еще что такое?

— Ну, знаешь, такие геометрические фигуры, которые выстраивают буддийские монахи на земле из разноцветного песка. Они собираются впятером и трудятся неделями, а когда закончат, даже ничего не фотографируют — сразу сметают все или развеивают песок над рекой, что-то в этом роде. И начинают новую.

— А, ну да, я видела по телеку. Сделают, а потом сами уничтожают. Ужас, правда?

— Все зависит от точки зрения. Для мирового культурного наследия, конечно, хорошего мало. Но, уничтожая свои творения, они подавляют гордыню. Их действия свободны от самолюбования. Это просто действие, здесь и сейчас. Это же, если угодно, аллегория жизни — мандала…

— Из тебя вышел бы отличный монах, Джек, — обронила она с улыбкой.

— Надеюсь, в следующей жизни. Боюсь, пока не готов… Остались еще кое-какие желания. Кое-где.

Нуна метнула на меня косой взгляд — надо полагать, спрашивала себя, издеваюсь я над ней или нет. Я и сам себя об этом спрашивал, но одно мог сказать наверняка: одной жизни мне не хватит, чтобы возродиться в Лхассе, с раскосыми глазами и неизменной улыбкой на губах.

— Желание — это, по-твоему, плохо?

— Это источник любого страдания.

Нуна прыснула со смеху. Мало я знаю людей, хихикающих над столь мрачными истинами.

— Нет, Джек, ты путаешь. Источник всех страданий — это жизнь. А желание… тьфу ты! Желание — это и есть механизм выживания. Не было бы желаний — не появились бы ни амебы, ни динозавры. То есть ты или играешь в эту игру, или нет, но эта твоя… этот твой зал ожидания, по-моему, не выход. Так мне кажется…

В великих трактатах философии дзен не нашлось на это ответа. Или я плохо читал. Но впервые нирвану называли при мне залом ожидания. А где же позолота?

— Когда чего-то желаешь, тебе без этого плохо, отсюда и муки. Истина, старая, как мир, — поддел я ее.

— Можно ведь и наоборот, смотри: тебе без чего-то плохо, ты этого желаешь, желание побуждает к действию, действие дает желаемое, тебе хорошо…

— Но всегда ненадолго…

— А… Ну, если ты ищешь радикальных решений, пожалуйста: пуля в лоб, говорят, отлично лечит от депрессий.

— Не… Не успеешь насладиться собственным величием. Обидно не посмаковать: такой прекрасный, такой царственный жест…

— Тогда снотворное. Пока будешь засыпать, прочувствуешь…

— Чересчур по-женски.

— Скажи лучше — чересчур смело! Мужики стреляют себе в рот, чтобы вдруг не передумать, когда уже поздно!

— А женщины думают прежде всего о том, чтобы не запачкать ковер!

— Cretinol — фыркнула она, давясь от смеха.

Никогда в жизни мне еще не доводилось столь весело обсуждать проблему самоубийства.

— Все-таки почему ты собираешь головоломки?

— Нуна продолжила допрос. — Чтобы… чтобы преодолеть свои желания, свой нарциссизм? Или чтобы не покончить с собой? Извини, но я что-то запуталась.

— Да нет, просто это напоминает мне об отце, — ответил я правду.

Она рассмеялась и озорным жестом взъерошила мне волосы.

— Знаешь, таким ты мне больше нравишься, Джек. Сентиментальным. Мне кажется… это лучше тебе подходит. Я, наверное, никогда не встречала таких, как ты, — добавила она нерешительно.

— Ты ничего не потеряла, Нуна.

Я ответил, не задумываясь, это была чистая самозащита. Нуна ухитрилась причинить мне боль, как, почему — не скажу, не знаю. Желание. Подъемная сила и сопротивление — вот он, выбор.

21

Припереть Тристана к стенке мне удалось после ужина. Нуна ушла в магазин — шоколада ей вдруг захотелось, а я соблазнил его партией в шахматы. Знал, что он устроит мне разгром: моя голова была занята другим. Игру мы начали спокойно, я прервался, чтобы сварить кофе, ну, и немного рому туда плеснули для порядка.

— Стало быть, ты пишешь Луизе, — сказал я, когда мы сделали по десятку ходов.

Он молча съел моего коня.

— Ты пишешь Луизе? — не отставал я.

— Да.

Мне пришлось отступить: слон остался неприкрытым. Вот ведь дал маху, ринулся в атаку раньше времени.

— По-твоему, это хорошая мысль?

— Не знаю.

— А надо бы, наверное, знать.

— Надо бы… на-до-бы…

Он откинулся в плетеном кресле, неотрывно глядя на доску. Его отсутствующий вид говорил о сверхсобранности; у меня практически не было шансов. Оставалось только тянуть кота за хвост, что я и попытался сделать, рокирнувшись.

— Нет, серьезно, Тристан, с какого перепугу?

Он глубоко вздохнул — это можно было понимать как ответ. Я держал паузу. Молчание оборачивалось против него.

— И что же ты ей пишешь, Луизе?

Удар ниже пояса, зря я это сказал. Он склонился над доской, передвинул ферзя.

— Шах.

Надо же, зевнул. Он предвидел рокировку и притаился в засаде. Когда меня заносит, Тристан всегда чует это первым. Его бы я в покер не обставил. Мой король был под угрозой; я закрыл диагональ пешкой. Тристану явно не терпелось закончить партию, и это мне оказалось на руку: один угол был в моем распоряжении.

— Тебе не кажется, что ты не слишком красиво поступаешь?

— Представь себе, кажется.

— Я не о Нуне, заметь. О тебе самом.

— Гмм. Немного и о Нуне. У тебя же принципы.

— Тебе видней.

Он устало усмехнулся, давая понять, что не его надо об этом спрашивать.

— Мне плохо без нее.

— Без Луизы? Нет, ты… да ты сбрендил! Тебе без нее плохо… ну-ну! Считай лучше, что я этого не слышал! Без чего тебе плохо? Давно ни с кем не цапался? Или по рогам скучаешь? Мать твою, ты что, забыл…

— Скрабл.

— Чего?..

— Я скучаю по скраблу. Она меня всегда обыгрывала.

Я открыл было рот, но что тут, скажите на милость, отвечать? Как образумить человека, тоскующего по женщине, которая обыгрывает его в скрабл? Только понапрасну сотрясать воздух: хоть до ночи напоминай во всех подробностях, как они друг друга мучили, он ничего не услышит. Мне самому знакома эта тоска, от которой нет лекарства. Наша память избирательна.