Белое сердце - Хавьер Мариас Страница 23

В течение многих десятилетий экспертизу в Испании производили все, кому доставало для этого тщеславия, смелости или наглости — антиквары, книготорговцы, критики, экскурсоводши из Прадо (из тех, что ходят по музею с табличками в руках), университетские надзиратели, продавцы открыток — все консультировали и давали отзывы, и все отзывы принимались как истина в последней инстанции, что бы в них ни говорилось. Тех, кто на самом деле разбирался в живописи, были единицы (их и сейчас единицы не только в Испании, но и во всем мире). А мой отец знал и до сих пор знает больше, чем большинство из них. Но иногда я задавал себе вопрос: не было ли среди махинаций моего отца какой-нибудь действительно серьезной, такой, которою он никогда бы не стал хвастаться? Кроме вышеупомянутых, у эксперта есть еще пара-тройка способов разбогатеть. Первый способ вполне легальный: эксперт может приобретать картины для себя у тех, кто не разбирается в них, или у тех, кто оказался в бедственном положении (к примеру, во время войны и сразу после нее картины отдавали за паспорт или кусок свинины). Многие годы Ранс приобретал картины и для себя, а не только для тех, кто его нанимал, покупал картины у антикваров, книготорговцев, критиков, экскурсоводш из Прадо (из тех, что ходят по музею с табличками), университетских надзирателей и продавцов открыток, покупал шедевры за гроши. Деньги, что платили ему Малибу, Бостон и Балтимор, он вкладывал в искусство, покупая картины для себя, а может быть, для своих потомков, потому что сам он не расстался ни с одним из своих сокровищ, так что если кто и будет их продавать, то это я. В коллекции моего отца есть жемчужины, которые достались ему почти даром, и о некоторых из них никто даже не подозревает. В 1945 году из Германии, из бременского музея Кунстхалле, пропали одна картина и шестнадцать рисунков Дюрера. По слухам, они или исчезли во время бомбежек, или их увезли русские (последняя версия наиболее вероятна). Один из пропавших рисунков назывался «Голова женщины с закрытыми глазами», другой — «Портрет Катерины Корнаро», а третий известен как «Три липы». Я ничего не хочу утверждать, но в коллекции Ранса есть три рисунка, сделанные (голову даю на отсечение!) рукой Дюрера (впрочем, я не эксперт, а отец только смеется в ответ на мои расспросы). На одном из этих рисунков — голова женщины с закрытыми глазами, другой (сердцем чувствую!) — не что иное, как портрет Катерины Корнаро, а на третьем изображены три дерева, и, хотя я не очень разбираюсь в деревьях, мне кажется, что это липы. И это только один пример. Я не знаю, во сколько могла бы быть оценена вся коллекция отца — цены на рынке живописи постоянно меняются (отец же опять-таки только смеется когда я спрашиваю его об этом: «Ты все узнаешь когда у тебя не останется другого выхода. Цены на картины меняются каждый день, так же, как цены на золото»), но, вполне вероятно, что достаточно мне будет после смерти отца распроститься с одной-двумя картинами, и я, если захочу, смогу бросить работу переводчика и не мотаться больше по свету.

О лучших картинах, которые висели в доме на виду (на виду у немногих), Ранс всегда говорил друзьям и знакомым, что это копии (за исключением, конечно, Будена, Мартина Рико и им подобных), великолепные копии, выполненные Кустардоем-старшим, а некоторые, более поздние, — Кустардоем-сыном. Еще один способ обогащения для эксперта — применить свои знания не к исследованию уже созданного, а к самому творческому процессу — то есть консультировать изготовителя подделок, как сделать копию неотличимой от оригинала. Само собой разумеется, что консультант впоследствии воздержится от комментариев по поводу того, что эти подделки выполнены под его руководством, а изготовитель фальшивки, в свою очередь, скорее всего заплатит консультанту некоторый процент от той суммы, которую выручит от продажи картины какому-нибудь коллекционеру, музею или банку с одобрения другого эксперта (причем очень даже вероятно, что первый эксперт не преминет сообщить о подделках, выполненных под руководством второго). Одним из ближайших друзей моего отца всегда был Кустардой-старший, а теперь его заменил Кустардой-сын. Оба они великолепные мастера, способные сделать безупречную копию с любого полотна любой эпохи. Но лучше всего им удаются французы XVIII века, которых долгое время недооценивали (и поэтому не подделывали), а сейчас так превозносят (отчасти благодаря тому, что сами же эксперты за последние десятилетия пересмотрели свою точку зрения). В доме Ранса есть две дивные копии: одна — маленькой картины Ватто [6], а вторая — еще меньшей работы Шардена [7]. Первую выполнил Кустардой-отец, вторую — всего года три назад (по крайней мере, так говорит Ранс) — сын. У Кустардоя-старшего лет десять тому назад, незадолго до его смерти, были кое-какие проблемы: его арестовали, но вскоре выпустили, до суда дело так и не дошло (совершенно очевидно, что моему отцу пришлось позвонить из своего кабинета в музее Прадо кое-кому, кто и после смерти Франко не утратил влияния).

Но какие бы деньги ни получал Ранс из Малибу, Бостона, Балтимора, а также из Цюриха, Монтевидео или Гааги, за особые услуги копиистам и за еще более особые услуги продавцам картин, и даже за возможные советы Кустардою-отцу, а в последнее время, возможно, и Кустардою-сыну, главным его богатством, как я уже говорил, было собрание картин, рисунков и скульптур, хотя истинной стоимости его коллекции я до сих пор не знаю и не узнаю в ближайшее время (надеюсь, что после смерти отца я получу подробное — выполненное опытным экспертом — описание). За свою жизнь он не расстался ни с одной из своих картин, ни с одной из тех, что считаются копиями, ни с одним из подлинников, и это доказывает (несмотря на мелкие мошенничества) его истинную страсть к живописи. Так что его подаренные нам на свадьбу Буден и Мартин Рико — это большая жертва с его стороны (хотя он может продолжать любоваться ими, бывая у нас). Я помню, что, работая в Прадо, он панически боялся, что с картинами что-нибудь случится, боялся малейшего повреждения и малейшего непорядка, боялся сторожей и смотрителей музея и всегда говорил, что им нужно платить очень щедро и во всем их ублажать, потому что от них зависит не только безопасность и порядок в музее, но и само существование картин. Он говорил, что «Менины» [8]существуют до сих пор только благодаря доброте и долготерпению охранников, которые могли бы уничтожить их в любую минуту, если бы захотели, поэтому нужно, чтобы охранники были всегда веселы, довольны и психически уравновешенны. Он под различными предлогами (это не входило в его обязанности, это вообще не входило ни в чьи обязанности) старался выяснить, как живется охранникам, спокойны они или чем-то раздражены, как у них с деньгами, не залезли ли они в долги, дружно ли они живут со своими женами или мужьями (среди персонала музея есть и мужчины и женщины), гордятся ли они своими детьми или эти маленькие психопаты только выводят их из себя, — он интересовался всем и очень заботился об охранниках, и все это — чтобы защитить шедевры, уберечь их от возможной вспышки чьего-то гнева или обиды. Мой отец прекрасно понимал, что человек, проводящий целые дни в одном зале, глядя на одни и те же картины каждое утро, а то и с утра до вечера, сидя на стульчике и не имея другого занятия, как только наблюдать за посетителями и разглядывать полотна (им даже кроссворды разгадывать запрещено), может в один прекрасный день сойти с ума и почувствовать смертельную ненависть к этим картинам. Поэтому в течение многих лет, что отец работал в Прадо, он лично занимался тем, что ежемесячно перемещал охранников из одного зала в другой, чтобы они хотя бы смотрели на одни и те же картины только тридцать дней, и их ненависть к ним ослабевала, или, скорее, чтобы объект ненависти менялся раньше, чем переполнялась бы чаша терпения. Он прекрасно понимал также, что, даже если охранник, однажды утром вдруг решивший уничтожить «Менин», будет наказан и отправится в тюрьму, «Менины» все равно уже будут уничтожены, как были уничтожены при бомбежке (если это действительно так) работы Дюрера в Бремене, — ведь больше не будет охранника, который защитил бы их: сам охранник и будет их уничтожать. Он свершит свое злодеяние, и никто не сможет остановить его. Картины погибнут безвозвратно, их уже нельзя будет возродить.