Стрекоза ее детства - Мартен Паж Страница 23

— Нет-нет, уверяю тебя, я полностью с тобой согласен. И вообще, мы сейчас похожи на мясников, обсуждающих антрекоты. Ненавижу все эти обсуждения. Иногда мне кажется, что художники только и делают, что разглядывают собственный пупок. Твой кофе остынет.

Чтобы не смущать его, Фио не стала напоминать, что не просила кофе, а, скрывая отвращение, отпила маленький глоточек. Должно быть, молодой человек употреблял наркотики, других оправданий она не видела. Эскрибан никогда не давал своим собеседникам закончить фразу, уверяя, что схватывает мысль на лету. Его приятели давно смирились с тем, что Эскрибан все равно не даст им высказаться до конца и что их мысли суждено погибнуть, чтобы стать лишь вступлением к монологу самого Эскрибана. А так как он слыл большим интеллектуалом да к тому же столь очаровательно улыбался, то собеседники обычно с удивлением обнаруживали, что полностью с ним согласны и что он, пожалуй, намного лучше их самих сформулировал то, что они имели в виду. Был ли у него этот особый талант или же это была иллюзия, уже не имело особого значения, поскольку эта иллюзия всех устраивала.

— Что для тебя значит искусство?

— Не знаю.

— Вот именно! Мы не знаем. Тогда о чем мы без умолку болтаем? Однажды, когда я принимал душ, мне открылось, что такое искусство. Но подобные озарения, раскрывающие природу вещей, не случаются где-нибудь на фуршете или во время интервью с журналистом. С тех пор я постоянно ищу то, что мне открылось тогда.

— Вам стоит еще раз попробовать.

— Да-да, конечно. Но попробовать что?

— Принять душ.

Герине раздавил в пепельнице недокуренную сигарету и тут же прикурил следующую. Забавная девушка эта Фио Регаль. И очень ловко она выкручивается: переворачивает с ног на голову любую серьезную мысль и избегает таким образом давать свою точку зрения и занимать какую-либо позицию. Наверняка читала Грасиана [12]. Но уж он-то не даст себя провести подобной стратегией отсутствия суждения. Наивность — это орудие самых ловких, а значит — самых опасных. Он решил перейти на более прозаические темы.

— А до этого ты где-то училась?

— Я учусь на юридическом факультете.

— Ты знаешь, чем бы хотела заниматься?

— Мне бы хотелось найти какую-нибудь подходящую работу.

— Подходящую для тебя?

— Нет, скорее для жизни.

— Для какой жизни?

— Не знаю.

— Ты могла бы стать или судьей, или адвокатом. Защищать или судить. Это и есть главный вопрос искусства, — сказал он и тут же добавил: — Но скоро ты бросишь свою учебу.

— Вы думаете?

В этом он был абсолютно уверен. Общество с завистью относится к искусству, считая его своим личным врагом, заявил Эскрибан, и никогда не простит ему того, что оно крадет у общества и присваивает себе лучших его представителей. Он заявил ей, что водоворот, в который она попала, заставит ее забыть о какой-либо нормальной социальной жизни. То, что с ней происходит, слишком грандиозно. Ее замучит пресса, она будет нарасхват, выставки, салоны, галереи, государственные заказы. Он не видел ее картин, но один из его итальянских друзей участвовал в организации ее миланской выставки и признался, что работы этой неизвестной художницы произвели на него сильное впечатление. О да, безусловно, весь этот шум во многом поднялся благодаря фигуре Амброза Аберкомбри, чей авторитет в мире искусства трудно переоценить, хотя и он порой ошибался.

За окном пламенело солнце, словно бы невзначай подглядывая за встречей. Герине предпочел надеть солнечные очки, нежели опустить жалюзи. Фио заметила решетки на окнах. Герине вернулся к пустым разглагольствованиям, которые порицал минут пять тому назад; упиваясь риторикой и купаясь в собственном красноречии, точно в клубах сигаретного дыма, он объяснил свое неверие в общество, а также роль искусства, которому суждено его подменить. О да, конечно, добавил он с пошлой напыщенностью, художники обладают загадочной особенностью. Он не знал, дано ли им природой нечто большее, чем простым смертным, или, напротив, им чего-то не хватает, но в любом случае они отличаются от простых смертных.

Фио чувствовала себя ребенком, которого какой-то надоедливый дед нудно учит жизни, рассказывая очень скучную историю. Ее стало поташнивать, когда молодой человек с виду столь широких взглядов заговорил о художниках как о высших существах. К ней все это не имело ни малейшего отношения, но не зная, что возразить, а также из вежливости она беспрепятственно пропускала слова Эскрибана мимо ушей.

— Я убежден, что великой миссией искусства является дальнейшая эволюция человека путем сотворения для него все новых и новых органов, ведь каждое произведение искусства — это новый орган, будь то цветок или пейзаж; это кость или плоть, которую зритель должен присовокупить себе. Своеобразная хирургия. Которая, конечно же, не обходится без боли.

Фио спросила его, что он думает о Шарле Фольке. Герине прервал свой монолог и вспомнил, что у него гостья. Шарль входил в число его друзей. Само собой разумеется, их взгляды на искусство, жизнь и лучшие парижские after-hours не совпадали, но сам Шарль был удивительным человеком. И Герине никогда не скажет о нем дурного слова, даже если его работы все же коммерческое искусство, массового спроса, а его представления о жизни просто смехотворны.

— Шарля я обожаю, — заявил он. — Однажды он украл у меня метафору.

— Он украл у вас метафору?

— На одной вечеринке я сказал, что искусство напоминает упаковку презервативов, найденную среди обломков разбившегося самолета. Но я на него не сержусь. Напротив, для меня большая честь, что мои слова понемногу входят в разговорную речь.

Фио всерьез заскучала. Ее уже перестал забавлять выпендреж этого самоуверенного молодого человека. Пелам не кормлен с самого утра, а еще немного, и она пропустит следующую серию «Супершара». К тому же она проголодалась; последний раз она ела в полдень, когда Шарль Фольке пригласил ее пообедать в «The Portait Restorant», чтобы заодно обсудить «ретроспективу» ее работ, запланированную на март. Вспомнив об этом, Фио не смогла удержаться от улыбки. Впрочем, она уже привыкла к потокам громких слов и к своеобразной дислексии, свойственной этим людям искусства, которые склонны писать с большой буквы каждое второе слово. У нее выработалась невосприимчивость к комизму всех этих претензий. Ее не прельщали внешний блеск и пышность; просто, оказавшись среди людей, которые так серьезно к себе относятся и для которых искусство — жизненно важный вопрос, она из вежливости не позволяла себе опровергать то, во что они верили. В конце концов они ведь не опасны, не подкладывают бомбы, а сколько есть всяких других сумасшедших, которые верят в инопланетян, и вообще…

Шарль Фольке, все так же избегая чересчур прямых выражений, поведал ей, что весьма важные, влиятельные и образованные люди восхваляли ее творения, эти скромные работы, которые она написала без всякой задней мысли, просто чтобы заработать на хлеб и свои нечастые вылазки в кино. Но она не могла запретить им оценивать свои работы, тем более что оценивали они их крайне высоко. Врожденная учтивость не позволяла ей развеивать надежды, которые на нее возлагали.