Моя малышка - Александр Снегирев Страница 23

Мы вышли в Старосадский переулок – одну из немногих улиц в Москве, у которых есть сильный уклон. Тут здорово было бы зимой на санках кататься, если бы снег не чистили. Подниматься здесь трудно, а спускаясь, приходится притормаживать и переносить вес тела назад. На первом этаже одного из домов есть небольшой продуктовый магазинчик. Рядом, во дворике, стоят мусорные баки. Возле них валялось гигантское старое колесо. Народу вокруг по-прежнему не было.

Мы подошли поглазеть на колесо. Оно здесь было всегда. Поросёнок говорит, что помнит колесо с раннего детства. С первых прогулок с бабушкой по двору. Колесо – первое детское воспоминание Поросёнка. Когда-то колесо явно принадлежало гигантскому БелАЗу, одному из тех, что возят горную породу на рудниках. В высоту почти в человеческий рост. Как такая громадина оказалась в центре Москвы – загадка. Мусороуборочные службы ждали, когда колесо умрёт своей смертью, вывезти его они не могли – слишком здоровое. Ныне вид у колеса был довольно жалким: резина прогнила и во многих местах истлела, диск проржавел. Оно вот-вот собиралось тихо сгинуть на задворках продуктового магазина. Не тут-то было.

– Давай столкнём его вниз, – задумчиво предложил Поросёнок, пиная колесо.

– С ума сошёл, вокруг ментов полно, нас же посадят за теракт!

– А мы сразу ко мне, никто не увидит, – продолжил Поросёнок. – Я всю жизнь мечтал столкнуть его вниз по переулку.

– Не, я не буду, – сказал я и пошёл в магазин, чтобы прекратить дурацкий разговор. На двери висела табличка «Закрыто». Я вернулся к Поросёнку. Он, отложив барсетку, пыхтел, подсовывая под колесо длинную палку. Где он её успел найти! Я смотрел молча, противозаконные выходки не моя стезя. Поросёнок бегал вокруг колеса, изобретая способ поставить его в рабочее, так сказать, положение.

Я сунул руки в карманы и выглянул в переулок. Мало ли пойдёт кто, хоть предупрежу друга-дурака. Поросёнок подобрал два кирпича, упёр на них самодельный рычаг, раз, два… Он приподнял колесо, подпихнул под него ногой другой кирпич, отбросил палку, подхватил руками, натужно ойкнул… тяжеловато колёсико для одного-то. Я плюнул и подошёл к нему.

– Здесь бери… – Я подхватил старую резину. – Раз, два, взяли! – Напрягшись, как атлеты-тяжеловесы, тянущие зубами вагоны, мы рванули колесо от земли, и оно встало. На всякий случай прислонив его к стене дома, тяжело дыша, принялись отряхивать руки, почерневшие от резины. Тут Поросёнку на глаза попались картонные ящики от киви, набитые тонкой длинной стружкой. Той, что прокладывают фрукты.

– Идея!

Не успел я и слова сказать, как он уже вовсю фаршировал стружкой прорехи в старой резине. Колесо на глазах стало волосатым.

– А теперь внимание! – Поросёнок чиркнул зажигалкой, начинка колеса вспыхнула.

Поросёнок толкнул колесо в переулок. Я нервно сглотнул.

Колесо, покачиваясь, как пьяный, неуверенно покатилось вниз. Несмотря на ухабы и выбоины в асфальте, оно держало равновесие. Советская промышленность сработала на славу, всё-таки великая страна была! Такие колёса делали, что они даже самостоятельно, без грузовика, с честью могли катиться под откос. Мы осторожно следили за движением колеса, высунув головы из-за угла дома.

Колесо набирало обороты и уже стремительно неслось вниз по Старосадскому. Оранжевые языки пламени трепетали на ветру прощальными шёлковыми платочками. Вспомнилась военная песня про синий платочек. Только в песне платочек принадлежал девушке, которая провожала солдата, а здесь она сама ринулась в бой. Густой чёрный дым придавал колесу эффект паровоза, идущего на фронт. Оно со свистом пронеслось мимо Исторической библиотеки и пустилось дальше, подскакивая на неровностях и приближаясь к развилке. Тут случилось неожиданное…

Справа, из улицы Забелина, резко выперла толпа скинхедов. Выперла, как выпирает кетчуп из горлышка, если резко сжать пластиковую бутылку. У меня сдавило грудь.

Тем временем Хохловский переулок, расположенный слева, выдавил из себя плотно сконцентрированных омоновцев со щитами и дубинками.

Скинхеды напоминали варваров, дикарей. Омоновцы олицетворяли собой всё рациональное, буржуазное, привычное. Скинхеды оторвались от земли в прыжке, готовые с рёвом кинуться на щиты. Омоновцы сомкнули строй.

В этот момент и те и другие одновременно заметили колесо. Огонь полыхал вовсю, скорость не поддавалась измерению…

– В том доме жила Настя Соколова, моя первая любовь… – каким-то отрешённым голосом произнёс Поросёнок.

Я не успел спросить, в каком именно доме. Сам догадался. Колесо, разделив огнём и дымом готовых к битве противников, врезалось в стену помпезного сталинского особняка. Стена выдержала. Покрутившись у подножия дома, колесо упало плашмя и осталось догорать, облизывая светло-жёлтую стену чёрной копотью.

Душа неизвестной фронтовички полетела в Валгаллу, где её заждался возлюбленный.

Скинхеды и омоновцы повернули головы в нашу сторону.

Мы кинулись наутёк.

Один раз я обернулся. Как всегда: полезешь разнимать дерущихся – тебя и поколотят. Было такое впечатление, что ни скинхедам, ни омоновцам не больно-то хотелось драки, и, как только подвернулась возможность отвлечься на двух обормотов, вроде нас, они с радостью бросились в погоню. Впереди бежал Поросёнок в своём полосатом пиджаке и брюках не по размеру. Барсетку он зажал двумя руками, как регбист свой мяч-дыню. Я, сломя голову, нёсся следом.

Мы пробежали мимо ларька. Два оборванных мужичка пошатывались, склонясь над урной. Под крышей ларька висели колонки, в них звучало радио. «Очи чёрные». Самое начало. Пела женщина.

Очи чёрные, очи страстные!

Очи жгучие и прекрасные!

Мы вбежали во двор Поросёнкового дома. Дверь в подъезде раскрыта настежь. Опять домофон сломали… Подъезд. Лифт гудит на верхнем этаже. Лестница. Первый пролёт. Перескакиваем через две ступеньки. Окно в переулок. Распахнуто. Ларёк…

Как люблю я вас!

Мужички принялись пританцовывать.

Как боюсь я вас!

Скачем выше. Под ногами дореволюционный кафель, разрисованный цветами. Ступеньки. Запыхались. Опять окно…

Ох, недаром вы глубины темней!

Вижу траур в вас по душе моей…

Один плясун стянул с себя грязный пиджак, крутит им над головой. Другой – в старой бейсболке и куртке, отбросил пакет с расплющенными жестяными банками и хлопает себя по ляжкам и груди. Пустился вприсядку. Оба раскрывают беззубые рты, подпевая невпопад отдельным словам…

Вижу пламя в вас я победное:

Сожжено на нем сердце бедное.

В окно виден чёрный дым столбом. Никто колесо не тушит. Все увлечены погоней. Нам надо выше. В правом боку колет. Проснулся детский задор. Мы убегаем не от скинов с омоновцами, а от учительницы, на голову которой только что скинули пакетик с водой. Снова окно.

Преследователи у ларька. Совсем сроднились, оглядываются по сторонам. Танцующие на них ноль внимания. Они напоминают шаманов, исполняющих ритуальный танец свободы. Как бы мне хотелось пуститься в пляс с ними вместе. Оказаться вне приличий, вбитых в голову в детстве. Поступать согласно велению инстинктов, а не общественных норм и запретов…