Дети Снеговика - Глен Хиршберг Страница 23

– Но сначала – настольный хоккей, – предупредил он.

– С прицепом?

Спенсер заулыбался.

– А твоя мама случайно не собирается идти с нами колядовать?

Улыбка сошла с его лица.

– С нее станется, – буркнул он.

– Моя отпускает меня одного с восьми лет.

– Ну и отлично. Все, замолкни.

– А в вашем квартале не опасно?

– Наш квартал даст продристаться вашему.

Я собрался было спросить, не отправит ли его мать нас баиньки раньше времени, как вдруг Тереза сощурила глазки, откинулась назад, втиснувшись между нами, и подбросила свою бомбочку:

– Пожалуй, я приду.

Мы со Спенсером не сразу ее поняли. И даже не были уверены, что она сказала это нам.

– Если будет колядование, то я иду. – На сей раз она улыбнулась, удостоив каждого из нас легким кивком головы.

Спенсер резко подался вперед и боднул ее в лоб, что он делал при каждом удобном случае, если ему давали повод.

– Ды-дых! – выдохнул он, не отнимая своего лица от Терезиного.

Ни одно словцо, ни один жест, принесенные мною из школы, не раздражали моих родителей больше. Мне эта шутка страшно нравилась. Но один взгляд на Терезу убедил меня в том, что пора отодрать от нее Спенсера ради его же безопасности. Я просунул руку между их лбами и отпихнул его назад.

Тереза не разозлилась. Только покраснела. Не помню, чтобы я когда-либо видел, как она краснеет. Но в тот день она действительно покраснела, потом сузила глазки. И в этом снова мелькнуло что-то новое.

– Я тоже переночую. Мой папа видел твою маму, когда она выезжала…

– Мою маму? – переспросил Спенсер, лихо проскочив самую интересную часть разговора. Я был абсолютно уверен, что Тереза сказала, что сегодня она будет ночевать там же, где я. Меня бросило в пот. На правом запястье она носила «браслет дружбы»; темные полоски на нем оттеняли бледность ее кожи.

Тереза не сводила со Спенсера пристального взгляда.

– У тебя очень милая мама, – сказала она.

Я продолжал буксовать на договоренности о ночевке.

Какое-то время мы сидели молча. Миссис Джапп в очередной раз говорила о спасительных домах с нарисованными на окнах ладошками.

– Дети, если кто-нибудь, кто-нибудь, КТО-НИБУДЬ к вам подойдет, – заклинала она, – тотчас же убегайте! Тотчас же!

– Мы можем сыграть в «Убийство в темноте», – прошептал Спенсер.

– В настоящей темноте, – присовокупил я.

Но Тереза уже вернулась к созерцанию того, что было недоступно ни его, ни моему взгляду. Она улыбалась чуть заметной улыбкой человека, стоящего у леера на носу парусника, гонимого ветром в открытое море.

С наступлением сумерек я постучал в двери Дорети. Никто не ответил, так что я остался стоять на крыльце, обдуваемый снежным ветром, задаваясь вопросом, отпустит нас мать Спенсера гулять в такую холодину или нет? Дети уже разгуливали по улице в костюмах Человека-паука, [41]доброй колдуньи Глинды [42]и Марка Фидрича, а их родители или старшие братья плелись в хвосте. Я все еще стоял, глазея на них, как вдруг дверь за моей спиной отворилась.

Я обернулся и замер в изумлении.

– О господи! – пролепетал я заикаясь и, не удержавшись на краю ступеньки, повалился в колючие кусты.

Она была вся обвешана водорослями, щеки выбелены гримом, на губах – фиолетовая помада. Затрудняюсь сказать, что в большей степени делало ее так убедительно похожей на труп – костюм или застывший, бесцельный взгляд. Макаронные изделия, украшавшие мою голову, зацепились за колючки, так что из кустов я вылез изрядно полысевшим.

– Ну и видок, – выговорил я наконец, когда снова взобрался на крыльцо. – Это что, кикимора?

– Утопленница.

– А почему ты не пришла в этом в школу?

– Хотела увидеть, как ты свалишься с крыльца.

Тут за ее спиной появился доктор, сияя, как после недавней «Битвы умов».

– Что, лихо она тебя, а? – спросил он, потрепав дочь по голове – правда легонько, как фрейлина, причесывающая принцессу. Меня-то он трепал по голове совсем с другими чувствами. Но Тереза лишь скорчила физиономию и стала еще больше похожей на покойницу.

Через пять минут доктор загрузил нас в джип, и мы с открытыми бортами покатили в сторону Ферндейла. Я почти всю дорогу молчал, потому что Тереза без всяких объяснений забралась на заднее сиденье и устроилась рядом со мной.

Миновав один квартал, мы свернули с Вудвордского проезда; магазины и уличные фонари тут же утратили свою коридорную монотонность и стали как в нормальном районе. Мы проехали магазин грампластинок с изображением гигантской полосатой зубатки на зеленом навесе и множество витрин с надписями «ЛОМБАРД» и «ОРУЖИЕ» на стекле. Дома выглядели более старыми, чем у нас на окраинах, хотя и необязательно обшарпанными. Попалось два-три покосившихся крыльца, где-то во дворе не росла трава, но в большинстве – дома как дома. На улицах стало меньше огней, но темнота меня не пугала. С первых морозов и до апреля в Детройте всегда было темно, где бы ты ни жил.

Когда доктор Дорети сбавил скорость, изучая указатели улиц, я наклонился к Терезе и попросил:

– Расскажи мне о маме Спенсера.

Я приблизился к ней больше, чем хотел, и чуть не ткнулся губами в ее ухо; прядь волос, выбившаяся из-под ее черной ленточки, щекотала мне щеку. Вместо ответа Тереза лишь растянула в улыбку свои фиолетовые губы.

Доктор Дорети подрулил к фасаду двухэтажного кирпично-деревянного дома с непролазной грязью вместо двора. Рейки ограды на верхней веранде покоробились, и крыша стала похожа на сжатую чашечкой ладонь. Во дворе, стратегически размещенные между холмами грязи и снега, впустую протирали шины и ржавели мини-самосвалы и мини-бульдозеры фирмы «Тонка». [43]У них был такой забавный вид, словно они осели под тяжестью возложенной на них задачи. Я показал на них и засмеялся. Тереза тоже. Даже доктор Дорети улыбнулся, хотя я сомневаюсь, что он понял, над чем мы смеялись.

Из дома вышел Спенсер в костюме Толстяка Альберта [44]и красных кроссовках. За ним – его мать, и во второй раз за вечер слова и дыхание узлом связались у меня в горле и так там и застряли. Это была высокая рыжеволосая женщина, очень худая. Высокая белая рыжеволосая женщина. В странном золотистом плаще, отливавшем металлическим блеском.