Время ангелов - Айрис Мердок Страница 23

Маркус уныло глядел на пирог. Его любимое лакомство. Но сегодня у него не было аппетита.

После визита к Карлу чрезвычайная тревога ни на миг не отпускала его. Он воображал, что его дерзость сама собой приведет к какому-то освобождению, к мгновенному умиротворению. Мало того, он надеялся, по наивности, идущей прямиком из детских лет, что Карл приберегает для него, как бесценный подарок, некое совершенно особое утешение. Но из темноты явилось еще более страшное, потому что было необъяснимым, волнение. Полная тьма — это неспроста. С этого момента его стремление увидеть брата стало неотделимым от болезненного опасения, что он найдет Карла чудовищно изменившимся, изуродованным. Карл и Элизабет — огромные призрачные фигуры — преследовали его в снах. Они что-то делали, но потом, проснувшись, он не мог вспомнить, что именно. Раньше, по крайней мере, он думал о них как о двух отдельных существах. Теперь они настойчиво являлись ему — и он не мог понять причины — как нечто единое. И в этой новой связи, в этой новой структуре было что-то от perpetuum mobile. Принцип действия этой машины, дергающей его туда-сюда, ускользал от Маркуса, но он чувствовал: тут существует какая-то связь с замечанием Карла, что Элизабет «живет мечтами».

Маркус не знал, зачем это было сказано, но он не верил, даже мысли не допускал, что Элизабет могла лишиться рассудка. Но зато неясно и тревожно, как громадное, поднимающееся из черной воды нечто, укреплялось в нем убеждение, что Карл рассудка лишился. А ведь никогда прежде, ни на секунду, хотя Нора постоянно об этом твердила, он не верил, что его брат — сумасшедший. Но если это не безумие, то что же? Тогда напрашивается другое объяснение.

Такие мысли никогда прежде не посещали Маркуса, и он изумлялся, как далеко он зашел, точнее, как далеко его завела эта насильственная встреча с Карлом. Он отнесся бы рационально к любой возможности, к любому допущению, будь то безумие или нечто похуже, если бы это касалось только Карла. Но Элизабет… Ее причастность делала ситуацию мучительно неразрешимой, способствовала работе того механизма, который теперь не давал ему покоя. Ему отчаянно хотелось увидеться с Элизабет. Образ ее пылал в его сознании — ослепительное средоточие чистейшей чистоты. Он не столько полагал, что ей нечто угрожает, сколько испытывал… какую-то чудовищную ревность.

Все-таки не надо было рассказывать Норе об этом происшествии. Конечно, он сказал просто: «Состоялся разговор». То есть без всякой попытки передать атмосферу. О тьме тоже почему-то умолчал. Но даже учитывая все это, наговорил он многовато. Разумнее было скрыть это в себе и дать совершиться в тайне процессу обдумывания. А Нора разразилась бранью, вот и все. Она поняла все на грубейшем уровне и от всей души радовалась, что получила еще одно, как ей казалось, окончательное доказательство собственной правоты.

— По моему мнению, епископ, я нисколько не преувеличиваю, — возразила Нора.

У епископа были маленькие ручки и ступни, и свежее мальчишеское лицо. Маркусу резало слух, что Нора называет его «епископом». Сам он употреблял обращение «сэр», хотя вскоре с какой-то неприязнью понял, что епископ, возможно, моложе его. Маркус был еще в том возрасте, когда обидно, если кто-то младший занимает более высокую должность.

— Насколько я понимаю, — продолжала Нора, — это вопрос ответственности перед людьми, не говоря уж о самой Церкви. Чрезвычайно опасно, когда такая власть сосредотачивается в руках столь неуравновешенного человека. Что угодно может случиться. Должен существовать церковный механизм хотя бы для расследования случаев такого рода.

— Увы, увы, кто в наши дни способен рассудить: тот безумен, а этот здоров? Кто без невроза, пусть первый бросит камень! До чего восхитительный пирог! Мало сейчас найдется охотников возиться со столь сложным кулинарным произведением.

— Вы спрашиваете, кто способен рассудить? — Нора начинала чуть сердиться на епископа. — Отвечу: я способна. Терпимость может слишком далеко завести и, по моему мнению, уже завела. Следует назвать вещи своими именами. В данном случае перед нами человек и безумный, и порочный.

— Возможно ли… то и другое одновременно? — спросил Маркус. Он никак не мог толком включиться в разговор.

— Несомненно, я считаю Карла своего рода чудаком, — сказал епископ. — Англиканская Церковь вообще славится своими чудаками. В XVIII веке…

— Мы, слава Богу, живем не в XVIII веке, — заметила Нора.

Маркуса задело, что епископ назвал брата «Карл», хотя они встречались всего два раза.

— Ни к чему так тревожиться, миссис Шедокс-Браун. Как сказано у Псалмопевца: «Сыны человеческие — только суета» [10]. Иначе говоря, все откроется в свое время! Нет, благодарю, не надо больше пирога. Я и так чересчур много съел. Пожалуй, немного вот этого восхитительного мягкого сыра.

— А я думаю, что какой-то шаг необходим, — сказала Нора, проворно пододвинув епископу сыр. — Естественно, сначала мы решили посоветоваться с вами. Маркус должен предпринять что-то в отношении Элизабет. В конце концов, он опекун, и ему нельзя запрещать видеться с ней. Несомненно, я предам это дело гласности.

— По-моему, не стоит торопиться, — сказал Маркус. Он был встревожен, огорчен и почти напуган представшей перед ним картиной: Нора, судьи, может, даже полиция вмешиваются в его отношения с Карлом и Элизабет, такие личные, такие, особенно теперь, таинственные. Он сожалел, что с самого начала не воспрепятствовал Норе.

— Я согласен с Маркусом, — сказал епископ. — Огласка и шум могут нанести вред, и потом трудно будет что-либо исправить. Вы не против, если я налью себе еще этого превосходного кларета?

«О, так я теперь Маркус, — подумал Маркус. — Епископ прыткий человек. Служба обязывает».

— Думаю, все будет понято именно так, как нужно, — сказала Нора. — И странно, вас не удивляет это признание Карла, которое он сделал Маркусу? Что он утратил веру?

— Вера — это столь личное дело, особенно в наши дни, — невнятно возразил епископ.

— Возможно, он просто подшутил надо мной, — поспешил добавить Маркус.

— Вы прекрасно знаете, что нисколько он не шутил, — сказала Нора. — Он циничен до мозга костей! Подумать только, пастор спокойно сообщает, что не верит в Бога!

— Да простится мне такая фривольность, но я замечу: важен тон, которым это было сказано! Я слышал, Маркус, вы пишете книгу на эту тему?

— Ваши сведения не совсем точны, сэр, — сказал Маркус. Он чувствовал себя школьником, которого вынуждают отвечать, и с раздражением отмечал свои стандартные ответы. — Я пишу не о Боге. Я пишу о морали. Хотя действительно собираюсь посвятить главу онтологическому доказательству.

— Прекрасно, прекрасно. Единственное приличное доказательство во всей теологии, с моей точки зрения, только не ссылайтесь на меня! Я так рад. Помощь нам всем необходима.

— Но я не христианин, — возразил Маркус.

— Ну, вы знаете, это прежде границы отличались строгостью, теперь же все нарушилось. Страсть, говорил Кьеркегор [11], не так ли, страсть. Это нельзя не учитывать. Мы должны помнить — Дух Святой дышит где хочет. Не ветер, а мертвый покой — вот что такое Безбожие.