Беатриче и Вергилий - Янн Мартел Страница 23

— Незачем тут шляться, если магазин закрыт. От народа жди чего угодно. — Выуживая из кармана ключи, он цепким взглядом окинул немногочисленных прохожих — пожилую пару, сутулого подростка и одинокого мужчину.

— Что, не любите народ? — шутливо спросил Генри. Еще секунду таксидермист разглядывал прохожих, а затем повернулся к Генри, и тот увидел его глаза, полные острой звериной настороженности. В упорном буравящем взгляде читался один ответ: народ — это я.

— В смысле, вам уютнее с животными. — Генри попытался загладить неловкость. — Они понятны, а люди странны и ненадежны. Я об этом.

Таксидермист молча открыл дверь; они вошли в магазин. В сумрачной тишине все звери нетерпеливо дожидались возвращения хозяина. Щелкнули выключатели, и свет будто вернул их к жизни. Облегченно вздыхая, таксидермист прошел в мастерскую. Эразм улегся возле прилавка; Генри отметил, что пес явно не в настроении.

Мастер уже сидел возле конторки, Генри привычно устроился на табурете. Таксидермист был намерен закончить рассказ, речь его стала гораздо свободнее:

— Вергилий обескуражен тем, как после инцидента с газетой увяли все его чувства. Нет, поправляет он себя, одно чувство — страх — расцвело, а все другие засохли. Интеллектуальное возбуждение, эстетическая радость, тихая признательность, приятное воспоминание, остроумная шутка — все это вытеснено страхом, остались только погасший взгляд и безразличие. Если б в моей жизни не было Беатриче, говорит Вергилий, я бы вовсе ничего не чувствовал. Угасло бы все, даже страх. Я бы стал ходячим мертвецом, бездушной грудой, точно дом без жильцов. Но тут он вспоминает прошлый вечер и свое впечатление от пейзажа. Удивительно, что ветер и луга так его растрогали. Все равно что в горящем музее улучить минутку, чтоб полюбоваться прекрасной картиной.

«Интересно, где живет старик? — подумал Генри. — Неужели прямо здесь, в магазине?» Он взглянул на Вергилия с Беатриче и едва не поздоровался с ними. Они превращались в добрых знакомых.

Таксидермист не умолкал:

— Вергилий так взбудоражен своим внезапным приливом чувств, что от радости делает стойку на руках и разглядывает перевернутый пейзаж. Потом чуть изгибается и выполняет стойку на одной руке, что для него пустяк. Затем возвращается на четыре точки, но сразу встает, балансируя сначала на двух, а потом на одной ноге — сложный трюк для обезьяны, поскольку она не относится к двуногим. Руки его дрожат, ноги трясутся, хвост пляшет. Тут Беатриче просыпается и задает вопрос, ключевой в пьесе.

Мастер зашарил в ворохе бумаг. «Что за бедлам? — подумал Генри. — Вечно он ищет страницы. Почему не сложить по порядку? Все же это пьеса, в которой должна быть логическая последовательность сцен».

— Ага, нашел, — сказал таксидермист и, конечно, прочел вслух:

Беатриче: Вчера ты кое о чем спросил.

Вергилий(стоит спиной к Беатриче; качаясь и едва не падая, балансирует на одной ноге): О, проснулась? Доброе утро. Как спала?

Беатриче: Спасибо, хорошо. Угадай, что мне приснилось.

Вергилий(балансирует): Что? Беатриче: Груша!

Вергилий(балансирует): Ты ж ее никогда не видела.

Беатриче: Увидела во сне. Такая крупная, больше ананаса.

Вергилий(балансирует): Вот здорово!

Беатриче: Вчера ты задал вопрос.

Вергилий(балансирует): Да? Толку-то.

Беатриче: Нет, вопрос хороший. Засыпая, я о нем думала.

Вергилий(балансирует): Что за вопрос-то?

Беатриче: Ты спросил: «Как же говорить о том, что с нами случилось, когда все кончено?»

Вергилий падает.

Вергилий: Если выживем.

— Вот ключевой вопрос пьесы: как говорить о том, что с ними случилось? Вновь и вновь они к нему возвращаются.

— Мой вопрос тоже требует ответа, — перебил Генри. — Что происходит в пьесе, где персонажи только говорят о разговорах?

— Я полагаю, они говорят о памяти.

Мысль брезжила и раньше, но теперь Генри почти определенно понял, в чем загвоздка, почему требовалась его помощь: в пьесе не было действия и сюжета. Только два персонажа, которые болтали, сидя под деревом. У Беккета [18]и Дидро это сработало. Но они — умельцы, исхитрившиеся нашпиговать беспрерывным действием внешнюю пассивность. Автору пьесы «Рубашка, XX век» это не удалось.

Генри хотел получить объяснение, но не желал первым поминать холокост. Если таксидермист сам поднимет эту тему, он будет откровеннее.

— Позвольте простой вопрос: о чем ваша пьеса?

Еще не договорив, Генри осознал курьезность ситуации: три года назад этот вопрос, на кошмарном лондонском обеде заданный историком, поставил его в тупик, а теперь он сам спрашивает о том же. Но таксидермиста вопрос ничуть не смутил.

— О них! — почти выкрикнул он, энергичным жестом обводя комнату.

— Оком?

— О животных! Две трети их вымерли. Неужели не ясно?

— Но…

— В общей сложности две трети животных разных видов навеки стерты с лица земли. Моя пьеса о… — старик поискал слово, — …непоправимом злодействе. Вергилий и Беатриче называют его… Сейчас!

Генри опешил от его страстной убежденности. Таксидермист опять зарылся в бумаги, но в кои-то веки быстро отыскал нужный листок:

Беатриче: Как мы это назовем? Вергилий: Хороший вопрос. Беатриче: «Случаи»?

Вергилий: Мало наглядности и не содержит оценки. Надо, чтобы название отражало суть.

Беатриче: «Немыслимое»? «Невообразимое»?

Вергилий: И чего тогда с ним вожжаться, коль оно немыслимое и невообразимое?

Беатриче: «Неименуемое»?

Вергилий: О чем говорить, если даже назвать не можем?

Беатриче: «Потоп»? Вергилий: Стихия тут ни при чем. Беатриче: «Бедствие»? Вергилий: Так можно сказать и о наводнении, и о землетрясении, и о взрыве на шахте. Беатриче: «Испепеление»? Вергилий: Звучит как лесной пожар. Беатриче: «Ужас»?

Вергилий: Представляешь нечто скоротечное, отчего бежишь, задыхаясь. Не виден умысел. Кроме того, это название уже использовали.

Беатриче: «Кутерьма»?

Вергилий: Похоже на диетический десерт.