Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева Страница 22

А с физиологией все и так понятно – два-три раза посмотришь видеозаписи чужого секса или японские порномультики, и как-то все становится неинтересно. Неужели вот так и у него будет? Так тупо, грязно, убого… Нет, у него все будет по-другому. Он пока не знает с кем. Иногда носятся картинки в голове, но он тут же их прогоняет. Не с Мариной Тимофеевной, нет. Это стыдно, хотя было бы проще всего, наверно. Ведь она все уже знает о жизни, все умеет…

Батя несколько раз пытался с ним об этом поговорить, но Митя сделал вид, что ему совсем неинтересно. Потому что он не хочет об этом говорить с батей. Почему, даже лучше не пытаться понять. Не хочет.

Вот, может быть, Тося бы подошла ему, если, конечно, она согласится. На самом деле он точно не знает, чего она от него хочет. Может быть, как все девочки, она его заманивает, а потом пожелает стать его девушкой. То есть он должен будет ходить с ней за руку, водить в кино, гулять в парке… Он совсем к этому не готов. Некоторые ребята из его класса обзавелись такими девушками, девчонки тут же ставят фотографии в обнимку на свои странички, чтобы рассказать всему миру о том, что парень пойман, парень больше не свободен!

Митя так не хочет. Даже с Элей, наверно. Хотя когда он начинает о ней думать, мысли путаются совсем. Он и не может толком сказать, чего он хочет. Как с Тосей?.. Нет, так далеко мысли у него не заходят. С Тосей он бы мог еще допустить, что у него получится, как у других ребят, хотя он просто не представляет, как и с чего начать. Вот как? Взять и подойти и… все само собой произойдет? Нет… От этих мыслей становится душно и неприятно. Отец говорит, что он – самец, но наверняка что-то другое имеет в виду…

А вот как быть с Элей? Когда ее нет, Митя особенно и не думает о ней. Но стоит ей пройти мимо него в школе, взглянуть на него своими совершенно волшебными глазами… Да, волшебными, другого слова у него нет. Как тогда можно объяснить, что от одного ее взгляда ему становится весело, горячо, ноги сами пускаются то в пляс, то в бег припрыжку, его начинает как будто нести какой-то неостановимый, бурный, радостный поток, слова льются сами собой, остроумные, громкие… Потом, конечно, ему очень стыдно. Но в тот момент, когда на него смотрит Эля, он растворяется, становится легким, невесомым, искрящимся, ему так хорошо, что вообще больше ничего не нужно, лишь бы стоять рядом с ней, бежать за ней, слышать ее голос, видеть струящиеся, отливающие золотом длинные волосы, желать прикоснуться к нежнейшей светлой коже и знать, что ему никогда – никогда! – не прикоснуться к ней, это как драгоценность в музее, исключительная, изумительная, сверкающая, на нее можно смотреть часами, рассматривать, наслаждаться, очень хотеть приобрести навсегда, отлично понимая, что это невозможно, потому что… невозможно.

Главное, не проболтаться отцу. Он привык рассказывать ему все. Но об Эле он, наверно, зря рассказал. Конечно, отец может его научить, как Мите с ней быть… Батя ведь всему его учит. И если бы не отец, Митя никогда бы не понял, что ему нужно заниматься виолончелью. Тянул музыкалку и тянул, еле-еле. И никто из преподавателей никогда не обращал внимания на Митю. Ходит мальчик, сдает худо-бедно экзамены на четверки, и ладно. А отец распознал в нем гения. И заставил заниматься. И когда Митя выйдет на главные концертные площадки мира, в зале будет сидеть отец и молча улыбаться. И тогда Митя позовет его на сцену, и все будут хлопать его отцу, и он получит все свои аплодисменты, которые недополучил, которые украл у него кто-то другой, менее талантливый, но более приспособленный к жизни, чем его тонкий, ранимый, легко взрывающийся отец. Митя страдает от него физически, но отец-то сам страдает за всех душой – и за него, и за мать, которой приходится за всех работать, тянуть всю семью. Отец – душа, сердце и мозг их маленькой дружной семьи. И, может быть, отец и прав. Никакая девушка ему сейчас не нужна. Ей просто нет места в Митиной жизни.

Митя подумал, взял телефон и написал в ответ на Элино шутливое «ку-ку!»:

Я – спать. Доброй ночи.

И вроде не отшил, но и разговор поддерживать не стал. Он видел, что она сейчас онлайн, тоже не спит. Ей – что. Ей в пять утра не вставать. Тем более, сколько бы она ни спала, она всегда хорошо выглядит. Ясные глаза, свежая кожа с легким румянцем. А он, если спит по три часа, похож на молоденького разнесчастного чертика.

Желаю тебе увидеть во сне добрую фею, похожую на меня… :-) – тут же ответила Эля.

Митя написал сначала «М-да…», как всегда писал, когда не знал, что ответить Эле на ее неожиданные слова, потом стер и написал другое:

Ты правда похожа на фею.

Отправил и тут же пожалел об этом. Ведь это слабость. Отец постоянно говорит ему, что он мал и слаб. И именно поэтому бьет его, для воспитания характера. Митя и сам пытается себя воспитывать. Спит мало, бегает босиком во дворе, когда все еще спят, перетягивает себе живот поясом тайком от отца туго-туго, чтобы не хотеть есть, потому что вообще-то он постоянно хочет есть и был раньше полноватым, а теперь похудел и не собирается больше полнеть. А отцу, конечно, хочется, чтобы Митя во всем был похож на него, и по фигуре тоже.

Он все ждал, когда же Мите достанутся его шикарные вещи, в которых он расхаживал в молодости – кожаный пиджак, который отец купил в Дрездене, куда ездил на практику еще студентом, длинное верблюжье пальто, в котором его всегда путали с Марлоном Брандо, просили автограф, хорошие неизношенные джинсы, настоящий Levi’s, плотные, если их встряхнуть и поставить на пол, они будут стоять, сейчас таких уже и не шьют, так отец считает… Но Митя, скорей всего, уже не дорастет до отца, остановился на хорошем среднем росте, метр восемьдесят один с половиной, как ни мерь.

Митя, тебе визу надо получить. Когда ты поедешь в визовый центр? Осталось меньше трех недель до поездки. Не успеешь.

Митя вздохнул, перечитал Элино сообщение и выключил телефон. Он не может ей отказать напрямую. Лучше молчать. И перечить отцу он тоже не может. Не потому что отец взорвется. Митя отца не боится. То есть боится… Но не из-за этого перечить не может. А потому что он любит отца. Любит больше себя, больше Эли… То есть… От пронесшейся мысли Мите даже стало нехорошо.

Он встал, помахал руками, побоксировал в воздухе, представляя себе маленького, вертлявого Артюхина, который вчера смеялся над ним, говорил, что у него… Лучше не вспоминать артюхинские пошлости… Лег на пол, отжался. Он что сейчас подумал? При чем тут Эля и… любовь… Нет, он ведь ничего такого в мыслях не имел… А кто это у него в голове за него подумал?

Митя прислушался, что происходит в смежной комнате, которая на ночь становилась родительской спальней. Можно пробежать до ванной и умыться холодной водой, чтобы мысли всякие в голову больше не лезли? Отец не прощает, если Митя некстати вылезает из своей комнаты, да и матери потом в глаза смотреть неудобно… И неприятна она ему, если что-то такое услышать, а тем более увидеть…