Вербное воскресенье - Курт Воннегут Страница 22

ИНТЕРВЬЮЕР: Поздравляю.

ВОННЕГУТ: Не стоит. Подумаешь, мелочь.

ИНТЕРВЬЮЕР: Некоторые персонажи «Колыбели для кошки» были списаны с ваших реальных знакомых в «Дженерал электрик» — это правда?

ВОННЕГУТ: Доктор Феликс Хонеккер, рассеянный ученый, был карикатурой на доктора Ирвинга Ленгмюра, звезды исследовательской лаборатории «Дженерал электрик». Я знал его. Мой брат был его подчиненным. Он отличался поразительной рассеянностью. Как-то раз он вслух размышлял, что происходит с позвонками черепахи, когда та втягивает голову в панцирь — позвоночник сжимается или изгибается? Я вставил это в книгу. Однажды он оставил собственной жене чаевые после завтрака. Это я тоже вставил. Его самым важным вкладом, конечно, явилось создание «Льда-9», особой формы льда, которая не тает при комнатной температуре. Он не рассказывал мне об этом. Но легенда была известна всей лаборатории — ее рождение связано с визитом Герберта Уэллса. Это произошло задолго до моего прихода в «Дженерал электрик», тогда я был еще ребенком — слушал радио, клеил модели самолетов.

ИНТЕРВЬЮЕР: И?

ВОННЕГУТ: Так вот, в Скенектади приехал Уэллс, и Ленгмюра выделили ему в сопровождающие. Ленгмюр решил, что Уэллсу понравится идея для научно-фантастического рассказа — лед, который не тает при комнатной температуре. Видимо, Уэллса идея не заинтересовала, по крайней мере он ее не использовал. Уэллс умер, а потом и Ленгмюр. Я решил: «Что упало, то пропало, идея теперь моя». Кстати, Ленгмюр стал первым ученым из частной компании, которому досталась Нобелевская премия.

ИНТЕРВЬЮЕР: Как вы относитесь к тому, что Беллоу стал нобелевским лауреатом по литературе?

ВОННЕГУТ: Это лучший способ отдать должное всей нашей литературе.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вам легко с ним общаться?

ВОННЕГУТ: Да. Мы встречались трижды. Я преподавал в Университете Айовы, а он там выступал с лекциями. Нас кое-что связывало…

ИНТЕРВЬЮЕР: Что именно?

ВОННЕГУТ: Мы оба вышли из кафедры антропологии Чикагского университета. Насколько я знаю, он никогда не участвовал в антропологических экспедициях, как и я. Вместо этого мы изобретали первобытных людей — я в «Колыбели для кошки», он — в «Хендерсоне, повелителе дождя».

ИНТЕРВЬЮЕР: Значит, он ваш коллега-ученый?

ВОННЕГУТ: Никакой я не ученый. Теперь я рад, конечно, что отец и брат так настойчиво пытались сделать меня ученым. Я понимаю, как работают научная логика и научный юмор, хотя я и не подхожу для научной деятельности. Мне нравится общество ученых, я интересуюсь и восхищаюсь их рассказами о своей работе. С литераторами я общался намного меньше, чем с учеными — друзьями брата в основном. Мне нравится говорить и с плотниками, сантехниками, автомеханиками. С писателями я вообще общаюсь последние лет десять, начиная с моего двухлетнего профессорства в Университете Айовы. Там я неожиданно для себя подружился с Нельсоном Альгреном, Хосе Доносо, Вэнсом Бурджейли, Дональдом Джастисом, Джорджем Старбаком, Марвином Беллом и так далее. Я был поражен. Сейчас, судя по отзывам на мою последнюю книгу «Балаган», меня скорее вышибут из любого учреждения, связанного с литературной деятельностью, — пошлют туда, откуда пришел.

ИНТЕРВЬЮЕР: Неужели такие плохие отзывы?

ВОННЕГУТ: Только в «Нью-Йорк таймс», «Тайм», «Ньюсуик», «Нью-йоркском книжном обозрении», «Виллидж войс» и «Роллинг стоун». Зато в «Медисин хэт» всем очень понравилось.

ИНТЕРВЬЮЕР: Чем вы объясняете такую злость?

ВОННЕГУТ: «Балаган» действительно может быть очень плохой книгой, я готов это признать. У всех случаются слабые книги, почему я должен быть исключением? Необычным в этих рецензиях было то, что они пытаются заставить людей признать, что я вообще не писал ничего годного. Рецензент из «Санди таймс» на полном серьезе требовал критиков, которые хвалили меня раньше, публично покаяться и признать свои ошибки. Мой издатель Сэм Лоуренс попытался утешить меня — сказал, что нападкам подвергается любой автор, сказочно разбогатевший на своих книгах.

ИНТЕРВЬЮЕР: А вас нужно утешать?

ВОННЕГУТ: В жизни не чувствовал себя хуже. Я словно опять спал стоймя в товарном вагоне в Германии.

ИНТЕРВЬЮЕР: Настолько плохо?

ВОННЕГУТ: Нет. Хуже. Внезапно критики вознамерились раздавить меня, как таракана. И дело было не в моих заработках, нет. Там был скрытый намек на то, что я варвар, что я пишу без систематического изучения великой литературы, что я не джентльмен, поскольку с удовольствием кропал халтуру для вульгарных журналов, что я недостаточно академичен.

ИНТЕРВЬЮЕР: Разве вы мало пережили?

ВОННЕГУТ: Не, в моей жизни хватало страданий, но страданий полуобразованщины, которая вращалась в низшем обществе и занималась вульгарным ремеслом. Разменивать искусство на деньги было уже достаточной подлостью с моей стороны. А потом я довел до крайности свое злодеяние, став, как я уже сказал, сказочно богатым. Это было непростительно для меня и всех остальных. Я постоянно издаюсь, поэтому всех достал и я, и мои книги.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы собираетесь дать сдачи?

ВОННЕГУТ: В каком-то смысле. Я сейчас состою в Совете по искусствам штата Нью-Йорк, и всякий раз, как кто-нибудь там заикается о том, чтобы направлять на кафедры английского языка предложения о различных литературных вакансиях и событиях, я отвечаю: «Отправляйте их на кафедры химии, антропологии, астрономии, отправляйте в медицинские и юридические институты. Настоящие писатели скорее появятся там».

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы в это верите?

ВОННЕГУТ: Я думаю, что замечательно, когда у писателя в голове есть что-то, кроме истории литературы от сотворения мира до наших дней. Литература не должна исчезнуть в собственном заду.

ИНТЕРВЬЮЕР: Давайте поговорим о женщинах в ваших книгах.

ВОННЕГУТ: Их там нет. Ни реальных женщин, ни любви.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы хотите поговорить об этом?

ВОННЕГУТ: Это проблема техники. В сюжетных линиях много механики, технических приспособлений, которые заставляют сюжет работать. Рассказы про полицейских или ковбоев заканчиваются перестрелками, потому что перестрелка — самый надежный механизм для развязки сюжета в этом жанре. Смерть — незаменимый повод, чтобы произнести самое неестественное слово «конец». Я стараюсь не допускать страстную любовь в свои книги потому, что, как только всплывает эта тема, становится невозможно говорить о чем-то другом. Читатели и слышать не хотят ни о чем. Они с ума сходят по любви. Если влюбленные воссоединяются — все! Рассказу конец, даже если в следующую минуту начнется третья мировая или небо почернеет от летающих тарелок.

ИНТЕРВЬЮЕР: То есть вы обходите любовь стороной?

ВОННЕГУТ: У меня хватает тем для обсуждения. Ральф Эллисон сделал то же самое в «Невидимке». Если бы герой его великолепной книги нашел человека, достойного любви, человека, безумно влюбленного, книга бы тут же закончилась. Селин сделал то же самое в «Путешествии на край ночи»: он исключил саму возможность истинной и окончательной любви так, что рассказ может продолжаться и продолжаться.