Кресло русалки - Сью Монк Кид Страница 22

– Я знаю, куда заходить запрещено, – сказала я. – Моя мать Нелл Дюбуа. А меня зовут Джесси. Я сюда еще в детстве приходила.

Не знаю, что заставило меня сказать это; монах отнюдь не показался мне доброжелательным. Я даже подумала, как странно, что из всей братии именно его назначили работать в приемной. Возможно, это было частью заговора с целью обескуражить посетителей.

– Мы жалеем, что с ней приключилась такая беда, – сказал он. Это прозвучало как запись на автоответчике.

– А вы?…

– Ах, извините. Отец Себастьян. Я здесь приор.

Я попыталась припомнить монастырскую иерархию. Я была совершенно уверена, что приор второй в команде, тот, кто, как выражалась мать, заставляет всех ходить по струнке.

Вредя в библиотеку в поисках отца Доминика, я здорово перетрусила. Что я делаю? Шаги мои постепенно замедлялись, пока я не остановилась на месте, чувствуя, что сомнения завели меня в тупик. Я подумала, уж не вернуться ли домой и позвонить Хью. «По зрелом размышлении, это ты должен уладить дело с матерью, – скажу я. – Мужик ты, в конце концов, или нет?»

Заглянув в церковь, я увидела цепочку следов, ведущих к болоту. Пройдя по ней, я подошла к стоявшей под дубом каменной скамье.

Трусиха.

Вместо того чтобы садиться на скамью, я плюхнулась прямо на землю и стала смотреть на протоку, над которой клубился туман, вода текла по ней, как кровь по сосуду. Я часто приходила на это место после смерти отца, когда мне было грустно или я чувствовала себя потерянной. Я громко выкрикивала свое имя в сторону болота, слушая, как оно разносится над водой, словно болотные травы выпевают его, а иногда ветер подхватывал имя, как чайку, и уносил в сторону моря. «Джесси», – снова и снова кричала я.

Я открыла буклет на том отрывке, который читала, когда меня прервал отец Себастьян.

…Подозревая, что Асенора не обычная женщина, а русалка, сильно встревоженный ее присутствием аббат монастыря спрятался у воды и ждал. Он собственными глазами видел, как Асенора подплыла к берегу, сняла свой рыбий хвост и спрятала в расселине скалы.

Когда она побрела в сторону аббатства, хитрый аббат вытащил рыбий хвост и завернул его в полы своей рясы. Он засунул его в тайник, расположенный под его сиденьем в церкви. Без хвоста бедная русалка так никогда и не смогла вернуться в море, и скоро от ее дикости не осталось и следа. Асенора крестилась и в конце концов стала святой Сенарой.

Когда отец рассказывал мне эту часть истории, он обычно говорил о «трагической судьбе» Асеноры – утратившей хвост и взамен приобретшей нимб святой. У меня сложилось впечатление, хотя это можно было вычитать только между строк, что отец Доминик ощущал нечто подобное. И если уж совсем начистоту, то что-то в том, что отец Доминик записал эту историю, вызвало во мне беспокойство.

В примечании к легенде утверждается что после обращения Асенора иногда так сильно скучала по морю и своей прежней жизни, что по ночам обыскивала монастырь в поисках своего хвоста. По поводу того, нашла она его или нет, существуют противоречивые истории. В одной из них выдвигается предположение, что она не только нашла рыбий хвост, но и надевала его всякий раз, когда хотела вернуться в море к своей утраченной жизни, однако всегда возвращалась и клала его на место в тайник под креслом аббата.

Я подумала о матери, ее безумной любви к святой Сенаре и никак не могла согласовать это с тем, что читаю. Сенара была святой, которая тайком искала способы перенестись в свое нечестивое прошлое. Мне действительно никогда не приходило в голову, как это несообразно.

Некоторые ученые предполагают, что историю святой Сенары могли сочинить, чтобы помочь людям избрать стезю божественных, а не чувственных услад. Но, может быть, автор хотел подчеркнуть важность обеих?

Обеих? Вот уж не ожидала, что он может написать что-нибудь подобное, будучи монахом. Я закрыла буклет – сказать по правде, скорее даже захлопнула. В груди росло до дрожи ощутимое напряжение.

Джинсы промокли, трава была влажной. Я встала и, когда обернулась, увидела идущего ко мне по тропинке отца Доминика. Он остановился по другую сторону каменной скамьи. На нем была соломенная шляпа, и Кэт оказалась права – она буквально разваливалась на куски. В ней даже появилось комичное сходство с птичьим гнездом.

– Тук-тук, – сказал он, и глаза его радостно засветились.

Я стояла в растерянности. Выходит, он меня помнит.

– Кто там? – произнеся это, я моментально почувствовала себя неловко, но как можно было избежать навязываемой мне игры?

– Зум.

– Какой «зум»?

– Не тот ли, которого ты ждала? – монах коротко хохотнул, что было, пожалуй, чересчур для такой непритязательной шутки. – По-моему, я не видел тебя с тех пор, как ты была ребенком. Надеюсь, ты меня помнишь?

– Конечно, отец Доминик, – ответила я. – Я… простоя…

– Просто ты читала мою книжицу, и, судя по тому, как ты ее захлопнула, она не слишком-то тебе понравилась.

Он рассмеялся, давая понять, что поддразнивает меня, но я почувствовала себя неловко.

– Нет-нет, понравилась.

Мы помолчали. Я смущенно поглядела в сторону болота. Прилив спадал, оставляя после себя комья глины, нежные, как только что очищенные плоды. Всюду были видны норки дюжин зимующих крабов, самые кончики их клешней едва торчали из глины.

– Отец Себастьян сказал, что ты меня ищешь. Думаю, тебе хочется, чтобы я подписал книгу.

– Ах да, верно. Вы не возражаете? – я протянула ему буклет, чувствуя, что меня поймали на моей маленькой лжи. – Извините, у меня нет ручки.

Отец Доминик достал ручку из недр своего черного наплечника. Нацарапав что-то на внутренней стороне обложки, он вручил мне книжку.

– Чудесное место, верно? – сказал он.

– Да… чудесное.

Море травы колыхалось позади нас под порывами ветра, и отец Доминик раскачивался под своей рясой, как будто был стебельком травы, старавшимся двигаться в унисон с остальными.

– Так как там наша Нелл? – спросил он.

Вопрос поразил меня. Было что-то необычное в том, как он произнес «наша Нелл», и еще нечто в его голосе, от чего имя матери прозвучало мягче прочих слов.

Наша Нелл. Наша.

– Рука заживает, – ответила я. – Все дело вот здесь. – Я хотела дотронуться пальцем до лба, но непроизвольно ткнула в ребра над сердцем и почувствовала, что это более правильный жест, будто мой палец сам подсказал мне его.

– Да, подозреваю, что сердце заставляет нас делать странные и дивные вещи, – вымолвил отец Доминик.

Он постучал себя костяшками руки в грудь, и у меня появилось ощущение, что он говорит о порывах своей души.

Сняв шляпу, он стал общипывать выбившиеся клочки. Я вспомнила, как в тот день он пришел вместе с остальными монахами и принес отмытые обломки отцовской лодки, как стоял у очага в той же самой позе, держа свою шляпу, следя, как горят доски.