Антиглянец - Наталия Осс Страница 22

Краснова, зарплата которой делилась в неравной пропорции – 30% на квартиру, 50% на тряпки и 20% на такси, – пилила меня каждый день.

– Нам, девушкам, надо жить в центре! Переезжай поближе ко мне.

Ленка снимала квартиру в известном композиторском доме на Маяковке, где до сих пор проживали обедневшие советские аристократы, частично разбавленные первой волной предпринимателей. Теперь в таких домах люди бизнеса квартиры не покупают. Зато сдаются они задорого. Мне там не нравилось – Садовое кольцо шумит круглосуточно, в окна заглядывают рекламные щиты и негде ставить машину. Но главное – в этой башне на берегу Садового было ощущение постоянной напряженности. Краснова жаловалась на бессонницу, но менять квартиру не планировала.

Ленка, приехавшая в Москву из Перми, как всякий неофит, не признавала компромиссов и боролась за исторический центр, надеясь, что когда-нибудь он ответит взаимностью – штампом с пропиской в пределах Садового.

Жить в центре – одно из условий, составляющих идеальный образ редактора глянца. В комплекте с фигурой и шмотками. Волкова и Затуловская давно купили серьезные квартиры в псевдоособняках в районе Остоженки. Полозова успела еще до глобального подорожания вселиться в старый дом на Бронной, вложив в это дело Мишкину квартиру и немаленький Мишкин же кредит. Островская являлась обладательницей трех комнат в фамильной коммуналке на Чистых прудах и имела шансы когда-нибудь ее расселить. Вере Голиковой, Иркиной ассистентке, папа купил однокомнатную студию в семьдесят метров недалеко от Смоленки.

Все, кто не жил в центре, либо собирались туда переехать в ближайшее время, либо скрывали этот компрометирующий факт своей биографии.

Мне скрывать было нечего. Я все разболтала сразу. В первый же день в журнале, не зная еще местных порядков, я простодушно отвечала на вопросы коллег. Потом поняла, что зря – завоевывать авторитет в журнале, имея в активе съемную квартиру в пятиэтажке и зияющий пустотами гардероб, очень сложно.

Была, конечно, малодушная мысль – поменять тихую хрущевскую деревню, где в выходные я выбиралась в ближайший магазин с хвостом на затылке и в простецком пуховике, на жесткий гламур центра. Но пока я не могла. Вечером, паркуясь у подъезда, всегда оглядывалась по сторонам – вдруг увижу знакомую машину с красивым номером. И каждый раз ругала себя, поймав на этой неконструктивной мысли. Но переехать отсюда все равно не могла. Пока не могла.

– Алена, ты как всегда! Мы полчаса тебя ждем!

Папа, мама, тетя Марина, ее муж Валентин Дмитриевич и моя подруга Светка уже сидели за столом.

– Юлечка, все хорошо, девочка вовремя приехала. Дочка, садись!

Все как всегда, все на своих местах. Родительский дом, островок стабильности в этом разрываемом хаосом мире, демонстрировал верность традициям. Салат посреди стола, бутылка водки для папы и Валентина Дмитриевича, вино для девочек, томатный сок и зеленый химический напиток «Тархун», которым папа окрасил все мое детство.

– А кто хочет компот из черной смородины, витамин C? Валера, может, открыть?

– Юлечка, не надо.

Смородиновый компот был ненавидим всей семьей, но мама зачем-то закручивала банки каждое лето.

– Валера, котлеты нести?

– Юлечка, позже, мы выпьем сначала.

– Ну, Валера, за тебя! За твою замечательную работу, – поднял рюмку Валентин Дмитриевич, и мы начали.

– Ешь, девочка, ты что-то осунулась, – папа сгружал мне в тарелку салат.

– Пап, я худею.

– Да ты никакая не толстая, не выдумывай! Вот куришь много – это да! – Мама обожала обсуждать меня в присутствии гостей, но цель была благородная – воздействовать на меня Светкиным примером. Светка не курила, зато всегда приносила папе блоки «Кента», портя всю мамину табачную агитацию.

В этом уютном домашнем тепле, где пахло котлетами, картошкой, майонезом, было странно думать о диете. Доктор Волков и гемокод, раздельное питание и пророщенная в мозгах пшеница не выдерживали родительского кулинарного натиска. А кто бы мог отказаться от брауншвейгской колбасы, которая сама прыгает в тарелку с папиной вилки? Или огурцов собственной засолки по рецепту, скрываемому мамой даже от тети Марины, хотя та пытала ее на каждом таком сборище. И грибов – папиного собственного сбора. Мы не признавали покупных.

Через пару рюмок мы со Светкой сбежали на кухню – курить и болтать.

– Ну и как там твоя работа? Лучше, чем в газете?

– Не знаю, Свет. Пока непривычно.

– Но журнал красивый. Я, правда, не читала, только смотрела рекламу.

– Знаешь, мне иногда кажется, что я увязаю в мелочах. В голове куча каких-то названий, деталей, а смысла нет.

– А какой там смысл? Просто красивые картинки.

Я сама об этом думала. Это как у Ильфа и Петрова. Есть два мира: мир больших дел – там строят Турксиб, выбирают президента и пилят нефтяные шельфы, а есть маленький мир, игрушечный – там покупают сумку Гуччи и ищут в ней десять отличий от сумки Прада. Два мира соприкасаются в одной точке, смычка между ними – деньги. В большом мире деньги зарабатывают мужчины, в маленьком их тратят женщины – жены, любовницы, содержанки.

– Я так и не поняла, почему ты из газеты ушла?

Я и сама не очень понимала. Вернее, я знала, но Светке рассказать не могла.

– Да так, импульсивно. Давай лучше про свои дела.

На меня посыпались подробности о грейдах и аттестациях, от которых зависели бонусы, о курсах MBA и о том, что Светку, возможно, отправят работать в Питер, в региональное представительство. Светкин мир был промежуточный – между большими деньгами и маленькими сумочками, – мир менеджеров среднего звена. И ей нравилось в нем. Я знала это и радовалась за подругу, от которой исходило уверенное спокойствие. Почему я не могу быть такой?

– Девочки, несу горячее! – объявила мама.

Мы вернулись к родителям.

– Алена, как дела в газете? – спросил папа.

– Валера, она уже два месяца работает в журнале! – ответила мать за меня.

– Да, точно, а я и забыл. И как дела в журнале?

– Отлично, пап.

– Сколько теперь этих журналов развелось! Для кого их печатают – для Оксаны Робски? Светочка, ведь ты не читаешь эти журналы? – Тетя Марина всю жизнь пыталась доказать, что ее дочь лучше и чище. Светка тактично молчала. – Вам надо повлиять на дочь, это же разврат! Журнал – только начало. Вот помяните мое слово! А если еще и деньги пойдут…

– А деньги – это плохо? – спросил Валентин Дмитриевич невинно. Он иногда выделывал такие трюки, провоцировал жену.

– Конечно! Ее же могут в тюрьму посадить. Она же дурочка, ее во всем и обвинят. Сейчас с этим строго!

Краснова почти рыдала. Утром она прилетела из Перми, куда специально ездила, чтобы оформить новый загранпаспорт, но документы сделать не успели. Поездка в Париж срывалась.