Год крысы - Павел Верещагин Страница 22

А главное, и Коленьки нет, и Ксюша уехала…Соседи пошли к участковому, узнать, что теперь делать, как им поступать. А участковому что? У него разговор короткий. Недееспособная — значит, нужно определять в больницу.

«Что же вы так! Меня бы вызвали!» — говорила Ксюша. Да уж поздно. Соседям остается только переминаться с ноги на ногу да отводить глаза…

* * *

Больничка, ты больничка!.. Горе горемычное… Граждане дорогие, грустное это место.

Человек, у которого в груди сердце, а не булыжник, не сможет спокойно на это смотреть. Ксюша, как в первый раз к Тосе прибежала, думала, что умрет от жалости и горя.

На отделении тридцать пять старух в четырех палатах. В каждой палате — койки плотным рядком. Девять коек от стены до стены. Поставили бы больше, да не помещается. И так между койками — еле протиснуться. Вдоль окон — кровати, а напротив, через узкий проход, — ряд стульев. Вот и все жизненное пространство. Днем лежать не полагается. Днем можно только сидеть. Поэтому ночью и в тихий час старухи лежат на кроватях. А днем сидят на стульях… В одинаковых казенных халатах… Постриженные под гребенку…

У каждой диагноз — прогрессирующий склероз четвертой степени. Четвертой степени — это значит, человек уже не помнит, сколько ему лет. И в каком городе он живет. И родственников своих не узнает. И имен своих детей не помнит. Хотя многие из больных еще крепкие…И все органы у них здоровые — сердце, печень, селезенка … А вот голова…

Они сидят, уныло глядя перед собой. Друг с другом не разговаривают. Каждая погружена в какие-то тягучие безрадостные мысли.

Фланелевые халаты, которые когда-то были разных цветов — голубые, розовые, фиолетовые, от бесчисленных стирок в хлорке сделались все одинаковыми — грязно-серыми.

В воскресенье после одиннадцати приходят родственники, смотрят на своих старушек, глотая слезы… Родственники, которые приходят, как правило, люди незлые… И не бессердечные. Только у них нет возможности больного человека при себе держать. Он ведь хуже ребенка. Может что-нибудь себе сделать. Может пустить в квартиру проходимцев… Может уйти из дома и потеряться… Да если бы у людей был лишний угол и возможность приглядывать, или были бы деньги, чтобы человека для такого присмотра нанять, они бы не стали грех на душу брать… Это точно…

К тому же сдают, как правило, неблизких родственников… Двоюродная бабушка первого мужа… Или свекровь тетки… Или троюродная сестра бабушки… Короче, нашему забору двоюродный плетень… Своих бабушек отдают редко, только в самом крайнем случае. Когда нет абсолютно никакой возможности.

Придут в воскресенье родственники, принесут гостинцы… Посидят рядом со своими старушками, стараясь не замечать тощие одеяла на кроватях, дырявые простыни, тяжелый запах из туалета, серые больничные лица, пугливые взгляды, которые бросают старушки на проходящих мимо медсестер с суровыми лицами. А что поделаешь? Ясное дело, больница — не сахар. А от общения с беспамятными старухами любой персонал озвереет. Старушки беззащитные, как дети. Их любой может обидеть. Но что делать-то? Посидят родственники полчасика и начинают собираться. Потому что дольше — трудно выдержать. Говорить с человеком, который ничего не помнит, невозможно. О том, что ты приходил, он сразу забудет. Помочь ему нечем… Так что одно расстройство… Свой долг они выполнили, а уж дальше…

Уходя, многие суют старшей медсестре, а точнее медбрату, в карман денежку, чтобы он подобрее был с их бабушкой… Старший медбрат в часы приема специально этаким гоголем по коридору прохаживается, чтобы посетители знали, кому денежку совать. Он за денежку благодарит, и тех, кто дает, утешает: мол, с вашей бабушкой все в порядке. Кушает хорошо, смеется… Песенки поет… А что сегодня невеселая — так это что-то не в настроении. Желудок, наверное, плохо варит…

Первая мысль была забрать Тосю как можно скорее.

Но как забрать? За Тосей нужен постоянный присмотр. Ее на полчаса страшно оставить одну. Если же постоянно быть с ней, то как тогда работать? А если не работать, то на что им с Тосей жить? На ее пенсию? Смешно.

Оставить здесь — еще хуже. Ксюша поговорила с персоналом в больнице, с сестрами, с медбратом, с главным врачом отделения и решила на первое время устроиться в эту больницу медсестрой. С условием, что работать она будет на отделении, где Тося. И в той палате, где она. Чтобы можно было лично ухаживать за ней и присматривать.

Работать нужно было шесть дней в неделю с восьми до трех. Ночные дежурства по договоренности. Остальное время — твое. Ищи хорошую работу, устраивай свою судьбу, отыскивай варианты. Плюс койка в сестринской комнате, на которой, в любое время можно переночевать. Плюс казенная столовая, если не брезгуешь.

Это, конечно, не выход из ситуации, — если иметь в виду долгосрочную перспективу. Но на первое время сойдет! С одной стороны — кое-какой заработок. С другой — Тося под присмотром. А там, глядишь, что-нибудь на горизонте нарисуется. Как удачно, что Ксюша выучилась как раз на медсестру.

Мама дорогая! Оказалось, что в обычные дни на отделении все намного страшнее, чем в часы приема.

На отделении есть заведующий. И два врача. Но их почти никогда не видно. Заведующий — добрый человек, но для медицины потерянный. Ему осталось три года до пенсии. Он приходит с утра и сразу запирается в своем кабинете с бутылкой коньяка. У молодой докторицы — трое детишек мал мала меньше. Ей не до больных. Другой доктор частную практику психоаналитика строит, консультирует в четырех местах по совместительству двадцать четыре часа в сутки. Ему в рабочие часы только бы отоспаться в ординаторской. Врачи даже не каждый день на работе появляются. Зачем? Все равно ничего сделать нельзя. Наука еще не научилась эту болезнь лечить. Поэтому задача медицины следить, чтобы старухи по неразумению не навредили себе или окружающим. Ну, и общее состояние… Чтобы, скажем, вши не завелись…

За порядком следят дежурные медсестры. За тем, чтобы никто не ел в неположенное время, не припасал от завтрака куски хлеба. Чтобы не лежали днем. Чтобы соблюдали гигиену. Сестры кричат на старух, если что-то не так. Когда никто не видит, могут отхлестать по щекам. Тех, кто сопротивляется, бьют скрученным мокрым полотенцем. Эх, лучше и не рассказывать. Не приведи Бог дожить до такого…

В отсутствии врачей всем на отделении заправляет старший медбрат. Он и за медсестрами следит, и нянечек гоняет, и с уборщиц требует чистоту поддерживать.

К воскресенью, когда на отделение пускают посетителей, старший медбрат старушек своих заставляет отмыться… Принаряжает кое-как …Причесывает… Рассаживает рядком. Предупреждает: смотрите, чтобы все, как одна, говорили, что всем довольны! И все нравится. А если какая из вас пожалуется… Та вообще пожалеет, что на свет родилась. И старухи кивают… Обещают ни на что не жаловаться…

Да и на что им жаловаться… Они больше пяти минут и не помнят ничего. Как будто и не было.

Когда закончатся часы приема, медбрат всех бабушек обыщет, передачи у всех отберет — от передач только вред один, поносы и чесотка… Если что целое в упаковке — конфеты или шоколадка — в киоск отнесет у проходной, продавщица у него принимает за полцены. Если кому-то в кармашек денежку сунули, сладенькое купить в том же киоске, медбрат тоже отбирает — не положено! Не боится ничего. Старухи все равно ничего помнить не будут.