Раб - Исаак Башевис Зингер Страница 22

Это было в полдень. Ешиботники ушли на обед, кто — к себе домой, а кто — в дом, где столовался. Яков остался в ешиботе один. Он сидел и просматривал материал к уроку. Конечно, хорошо сидеть снова в Божьем доме, углубленным в священные книги, которые не смел и мечтать когда-нибудь вновь увидеть. Но Якову было не по душе то, что он был вынужден зарабатывать себе на хлеб преподаванием. Большинство парней училось неохотно. Были и такие, которые упражнялись в пустой казуистике, находя удовольствие запутывать то, что само по себе было ясно и просто. Эти пять лет, что Яков был оторван от Торы, изменили его. Наслаждение, получаемое от учения, более не охватывало его целиком. Он стал видеть вещи, которые ранее не замечал. Любой закон Торы превращался в дюжину законов в Талмуде и в сотни законов в последующих комментариях, не переставая все время множиться и множиться. Каждое поколение прибавляло новые строгости, нагружало новыми запретами. За время, пока Яков маялся в деревне, успели появиться на свет новые толкования и добавочные законы насчет трефного. Но если так будет продолжаться, мелькнуло у Якова в голове, то ничего не останется не трефным! И какой в этом смысл? Чем еврею питаться? Горящими угольями? И, опять-таки, почему все эти ограничения и запреты, которые евреи на себя налагали, не уберегли их от злодеев и кровавых расправ? Что еще угодно Всевышнему от своего замученного народа?

И вот еще что видел Яков. Соблюдение законов и заповедей, относящихся к Богу, не мешало с легкостью нарушать законы и правила в отношениях между людьми. Перед Пасхой, когда Яков вернулся в Юзефов, в городе шел ожесточенный спор, можно ли есть в Пасху горох и бобы. Не хватало муки на мацу, и раввин разрешил употреблять в пищу стручковые растения, поскольку они не запрещены ни в Торе, ни в Талмуде. Но те, которые кичились своей правоверностью и у которых были свои счеты с раввином, напали на него. Дошло до того, что у раввина выбили оконные стекла и вогнали гвозди в скамью у восточной стены, на которой он сидел в синагоге. Один из видных хозяев города пришел даже к Якову и предложил ему захватить место раввина. Евреи и еврейки, которые скорее бы дали себя убить, чем отступиться хотя бы от одного из запретов, клеветали, сплетничали, давали обидные прозвища беднякам. Ученые смотрели на невежд свысока, а члены общины делили между собой и своими близкими всевозможные привилегии и аренды, дающие возможность обирать народ. Коммерсанты взыскивали проценты, припрятывали товар, дожидаясь, чтобы он подорожал. Были даже и такие, которые надували в весе и в мере. Их всех — этих хвастунов, подхалимов, мошенников Яков встречал в синагоге. Они усердно молились, занимались крючкотворством и нарушали Божьи заповеди. Как ни мал и убог стал после резни Юзефов, он остался полон ненависти, горечи и склок. Сват, который сватал Якову вдову из Хрубичева, сообщил ему, что здесь, в Юзефове стараются испортить это дело, и что кто-то отправил даже вдове письмо с клеветой на него.

Якова пугали его мысли. Он хорошо понимал, что они идут из нехорошего источника. Это сатана хочет показать, что виноваты все, и таким образом облегчить Якову делать то, что недозволено. Он слышал, как добродетельный ангел внутри него говорил: Яков, зачем тебе смотреть на других? Первым делом, подумай о собственной душе… Но мысли не оставляли его в покое. Люди говорили одно, а глаза их — совсем другое. За набожностью скрывалась алчность, зависть. Народ не извлек ничего поучительного из совершенных над ним ужасных надругательств. Наоборот, уровень как бы еще снизился…

Яков читал Тору с напевом, при этом каждый раз спохватывался, что мелодия начинала напоминать ту, в горах. Теперь у него бывали минуты, когда он тосковал даже по хлеву. Там, издалека, он мог любить своих евреев полной любовью. Он позабыл их выходки: подвохи, склоки, обманы, грызню маленьких людишек с бегающими глазками и отточенными языками. Пастухи, правда, донимали его своей дикостью и низостью, но какие требования мог предъявлять Яков к этим плебеям?…