Хроника одного падения - Марат Буланов Страница 22

Собака выла за огородом, в пристройках к соседскому дому. Как-то уж, очень жалобно, с надрывом, артистично, будто вкладывала в песнь одиночества, особый смысл, явно рассчитанный на понимающего слушателя.

— Опять концерт даёт, — заметил Михаил. — И всё, в одно и то же время, в двенадцать ночи!

— Мне дак его жалко, беднягу, — отозвалась мать с дивана. — Скучно ему, одному, в своей конуре. Соседи-то, видать, не очень балуют… Ты не забыл, что завтра дрова пилить нужно? Ложись раньше! Или опять, до четырех сидеть будешь?

Михаил промолчал. Что с ней спорить? Одно на уме, — работа да деньги. Неугомонная, блин… Ни себе покоя не даёт, ни ему. А то, что сыну нужно решить массу проблем творческого плана, матери, «привыкшей» ксенсомоторной — не интеллектуальной, — деятельности, ей оного, никогда не понять. «Кому твои умствования нужны, денег ведь, за это не платят!» — главный аргумент воинствующего обывателя, в лице самого близкого человека.

Михаил выключил на кухне свет, прошел в смежную комнату за стол. «Вот, и вышел труд моей жизни… Пускай «самиздатом», но вышел. Сам от себя не ожидал, что такое может случиться! Правда, хоть и раздал его «ведущим представителям» школы Берлина, но ждать какого-то понимания поднятой проблематики, увы, не приходится. В их руках, по сути, монополия на право определять, что есть наука, а что нет; будешь ли принят в «цеховую» корпорацию или не будешь… Захватили бездари власть и, с «официальных» позиций, такую чушь городят, что остается только удивляться. А ведь они кандидаты, доктора наук…».

За окном, опять послышались, переливчатые завывания одинокого «артиста».

«В сущности, и я ведь одинок, — в том числе, в своих взглядах, мировоззрении. Пришел тогда, к самому Мяткину, профессору, да и заявляю без всяких околичностей: «Николай Иванович, индивидуальность — это и есть генотип, следовательно, никакой социальной личности нет, а только видоспецифический темперамент. Мы имеем дело с человеческим животным, а общество представляет собой, гигантскую популяцию особей, действующих, по сути, в соответствии с биогенетическими законами…».

Ох, и разнервничался старик! «Дак социальное, социальное-то, куда дел?! Выходит, все, кто тебя окружают, звери?! Смотри, брат, — ответить ведь, можешь за эдакие-то слова!..».

Михаил и сам, до конца, не верил свалившемуся на него, однажды, «открытию», перевернувшему жизнь.

А как же наука, искусство, мораль, вообще, культура? Здесь уж, явно нет места, «ничему такому», биологическому! Но это, увы, иллюзия. Люди, — порой, даже великие умы человечества, — так, до сих пор, и остаются в величайшем заблуждении, относительно себя! К чертовой матери, летят нагромождения жуткого человеческого невежества, хотя бы в лице, той же, религии, если посмотреть со стороны, с позиций биологии, объективно! Впрочем, имеет ли смысл, доказывать что-то конституционально глупым, с их «единственно правильным» миропониманием. О, жалкие слепцы!

По окнам застучал дождь. Парило весь день, и только сейчас, как прорвало. Ливень усиливался. Над домом так грохотало, что дрожали стёкла в рамах. Пёс Султан вскочил, перепуганный, со своего места и, теперь, жался к ногам Михаила. Проснулась мать.

«Ну и льёт! Бог, видать, на меня «прогневался». Еретиков раньше жгли на кострах; Сталин и Гитлер расстреливали; в «застой» их депортировали, сажали в «психушки». А сейчас, в годы «демократии», как с ними обходятся? Хотя, что я могу поделать… Правда, когда-то должна, всё ж таки, восторжествовать!» — он выключил свет и долго еще ворочался в постели, под аккомпанемент разыгравшейся грозы, перелистывая, как страницы книги, вчерашние вехи своей, в принципе, неудавшейся жизни…