Девушки без имени - Серена Бурдик Страница 22

— Она пропала, — сказала я, пытаясь отыскать глазами Трея.

— Мы знаем. Твой отец уже приходил и грозил нам. — В ее тоне слышалась уверенность человека, которому часто угрожали, но который при этом справлялся со всеми угрозами.

— Несчастье она приносит, сестра твоя. — Фредди обнял жену. — И ты принесешь. Не должен был я вас обеих пускать.

Тлеющее полено обрушилось в костер, взметнулись искры, взлетая и угасая, как умирающие светлячки. Фредди — широкий и неподвижный, как стена, — встал рядом с Марселлой, преграждая мне дорогу. Я хотела поговорить с Треем.

Марселла спокойно положила руку мне на плечо и произнесла твердым тоном:

— Нам нечем тебе помочь. Уходи.

Я вспомнила, как она клала мне на плечи руку, когда играла музыка, как близко я видела ее разбитые костяшки и выступающие вены. Я повернулась и пошла обратно, к лесу. Неподвижная армия деревьев и подлеска терпеливо ждали меня. Луна будто бы померкла. Я спотыкалась о корни и упавшие ветки и думала о ночном приключении, которое мы с Луэллой пережили всего несколько месяцев назад.

Дома я проскользнула к себе, как ночной зверь, идущий по безнадежному следу. В течение нескольких месяцев мы с Луэллой смотрели на отца едким обвиняющим взором и, зная, что он скрывает, покрывали его. Я захлопнула окно, скрываясь от ночи, нырнула в постель и зарылась в одеяла. Встряхнув шелковый шарф, прижала его к лицу. Бусы рассыпались по кровати. Одна бусина забилась под плечо, вторая под шею. От шарфа пахло сиреневой водой и дымом костра.

Ночью меня разбудил ветер. Он скребся в окно и колотил по стеклу веткой. Шарф выпал из рук, бусины закатились еще глубже, когда я села. Я заснула, не думая, что будет с моей кожей от их острых краев. В комнате было душно, и я не знала, сколько времени. Кто-то поднялся со стула, и я отбросила одеяло.

— Ты проснулась? — Это оказался отец.

Я поникла.

Он сел на край кровати и взял меня за руку. Прижал пальцы к запястью, проверяя пульс, как в детстве.

— Я так давно не спрашивал про твои рассказы. Прости меня за это, — сказал он глухо, как будто у него совсем пересох язык.

Я хотела тоже извиниться: за то, что я не великолепный ребенок Тилдонов, родившийся в первый день нового века, за то, что мы с мамой и Луэллой не стали той идеальной семьей, о которой он мечтал.

Отец выглядел усталым. В лунном свете я видела тонкие морщинки у его глаз и щетину на подбородке.

— Я за тебя всегда боялся. Теперь это смешно. — Он погладил меня по плечу. — Посмотри, как у тебя сердце ровно бьется. Я знал, что ты победишь. И к черту всех докторов! — Он наклонился к моему уху, глаза у него весело блеснули, как случалось, когда он перед самым ужином вдруг доставал из кармана конфеты для нас с Луэллой. — Пусть это останется между нами. Твоей маме такое не понравится. Это будет нашей маленькой тайной: будем ругать докторов вместе.

Я ничего не победила и не хотела больше никаких секретов.

— Где Луэлла?

Папа отстранился, и намечавшаяся между нами близость исчезла.

— Ты должна верить матери и мне. Твоя сестра расплачивается за свои поступки. Скоро она вернется домой.

Он встал и открыл окно. Засвистел ветер. Прикрыв меня одеялом, папа пробормотал:

— Засыпай, Эффи.

Я не хотела, чтобы он уходил. Я не хотела оставаться одна.

— Я завтра тебе покажу, что написала.

— Прямо с утра? — улыбнулся он.

— Прямо с утра.

— Знаешь, если твои рассказы хороши, нам стоит подумать об их публикации. Я знаю редактора, который сможет их посмотреть.

— Отец мисс Милхолланд?

— Он. — Папа издал неестественный смешок.

— Не хочу.

В лунном свете мы видели друг друга совершенно ясно. На его лице я прочла: он понял, что я все знаю.

— Что ж, найдем кого-нибудь еще, — сказал он и вышел.

Я скинула одеяло, поджала колени к груди и закрыла глаза. Но горячие слезы все равно катились по вискам. Дом милосердия представлялся огромным и неприступным, белые стены высились, как врата ложного рая.

«Девушка пинается, кусается и кричит, когда ее волокут внутрь. Ее отец, наблюдая из автомобиля, боится, что совершил ошибку. Он долго еще сидит, ударяя ладонью по рулю, думая, не стоит ли зайти внутрь и забрать ее. Небо затянуто тучами. Он хочет, чтобы пошел дождь и смыл жару. Он думает о жене и ощущает первый прилив настоящего раскаяния. Он сделал это ради самого себя. Но все же, заведя двигатель, он говорит себе, что это все ради дочери, что так будет лучше, что она ответит за свои поступки. И что она скоро будет дома».

От слез сердце забилось чаще, а в груди снова все сжалось. О Доме милосердия я знала только из школьных сплетен. Девочки читали в газетах о смирившихся бунтовщицах и попытках побега. Я не знала никого, кто побывал бы там, если не считать Сьюзи Трейнер. Но что бы там ни творилось, я не могла представить себе Луэллу в таком месте. Она, как тигр в клетке, устроит бунт, попытается сбежать. Разве папа не понимает, что Луэллу нельзя укротить?