Седьмая встреча - Хербьерг Вассму Страница 22

Хорошо быть лаской, скрывающейся в своемтайном убежище, думала Руфь. И совершать поступки, непонятные здесь никому.Даже бабушке. Но для этого нужно уехать отсюда. Туда, где ни перед кем непридется падать ниц.

— Допивай кофе, Руфь. Ты должна принести дядесухую одежду, — сказала бабушка и прикоснулась рукой к затылку Руфи. Ее рукабыла похожа на теплую медвежью лапу. Грубую и в то же время мягкую.

— Что мне ей сказать?

— Скажи, что и на этот раз все сошлоблагополучно. Его никто не видел.

— А брюки?

— Скажи только, что ему нужны другие брюки.

— Мне надо домой. Меня ждет Йорген.

— Нет. Сперва принеси дядины брюки!

Руфь бежала по пригоркам, ей хотелось поскорейвыполнить бабушкино поручение. Она надеялась, что никто из соседей, обратившихвнимание на нетвердую походку дяди Арона, не появится у тети Рутты, чтобыпоинтересоваться, все ли с ним в порядке, как это однажды сделала Фина изСвингена.

Руфь благополучно добежала до дядиного дома.На крыльце стояла тетя Рутта и вытрясала половики. Видно, она почуяла недоброе,потому что вид у нее был сердитый.

— Дядя у бабушки. Ему нужны брюки, —запыхавшись, выпалила Руфь.

Тётя Рутта стала браниться, и в уголках губ унее появились пузырьки слюны. Как будто Руфь была виновата в том, что дядепонадобились другие брюки.

— Скажи, что я ему голову оторву, когда онвернется домой!

Руфь молчала.

— Скажи своей бабушке, что я прибью Аронагвоздями к I »ям лодочного сарая и оболью кипятком, пусть тогда забирает то,что от него останется. До чего же хитрая баба моя свекровь, и как она носится сэтим лодырем.

— Никакая она не хитрая! Она уложила дядю надиван, чтобы поберечь твои нервы! — крикнула Руфь, не сдержавшись.

— А ты помалкивай, Эмиссарово отродье! И несмей говорить со мной, будто я сопливая девчонка! Я твоя тетка! Понятно тебе?

Руфь ловко уклонилась от увесистой ладони тетиРутты.

— Бабушка сказала, что все в порядке, егоникто не видел, — сказала она, не спуская глаз с тетиной руки.

Из тети Рутты как будто выпустили воздух. Губысомкнулись, образовав грубую черту с углублениями по углам. На щеках у нее былиямочки, и когда она смеялась, и когда сердилась. Только когда тетя Руттасердилась, ямочки появлялись ниже, чем обычно. Она вытерла лицо фартуком ивошла в дом. Руфь осталась на улице.

— Не стой там как дурочка. Люди подумают, чтоя не пускаю тебя в дом, — сквозь зубы процедила она.

Руфь скинула на крыльце башмаки и вошла вкухню. Но, пока тетя Рутта заворачивала чистые брюки в серую бумагу иобвязывала пакет просмоленной бечевкой, она стояла у двери.

Пакет должен был выглядеть как «что-товажное», если Руфь встретит кого-нибудь по дороге. Тетя Рутта всегдапользовалась просмоленной бечевкой, потому что однажды на аукционе они купилибольшой моток. Из него получилось много отдельных клубков. И в сенях у дядивсегда пахло смолой.

Когда Руфь собралась уходить, тетя Руттапринесла ей из чулана большой кусок пирога.

— Я тебя убью, если ты кому-нибудь из детейскажешь, что я дала тебе пирога! До вечера я не желаю видеть здесь эту чертовуораву!

Дядя Арон и тетя Рутта родили девятерых детей,но выжили из них семеро. Двоих Господь забрал к себе еще маленькими, семерооставшихся уже давно вышли из младенческого возраста. И Руфь прекрасно поняла,почему тетя так сказала: дома от детей всегда стоял страшный шум. Однажды онаслышала, как какой-то мужик из Верета говорил со смехом, что дядя Арон штампуетдетей так же ловко, как продуктовые карточки. Но Руфь не обращала внимания навсякую болтовню. Дядя Арон был все-таки дядей Ароном.

Она откусила кусок пирога. Ничего вкуснее онаникогда не ела. Прибежал Поуль и тоже потребовал пирога. Поуль был ровесникРуфи и Йоргена, но играл чаще с детьми из Верета.

— Пошли прочь с вашими крошками! Я только чтовымыла пол и не желаю, чтобы вы сорили мне в доме! — прикрикнула на них тетяРутта.

Они выскочили на крыльцо.

— Скажи своей матери, чтобы она сейчас же шлако мне! Мы с ней вдвоем съедим весь пирог и будем пить кофе, пока нас нестошнит. Смотри, не забудь, а то я отлуплю тебя так, что ты даже сидеть несможешь!

Поуль отправился к бабушке с брюками. Но матьвсе равно рассердилась, что Руфь надолго оставила Йоргена одного. Когда матьпроизносила имя Руфи таким тоном, в нем не оставалось ничего красного. Оностановилось острым и серым, как санная колея весной. И, словно шило, буравилоголову. Руфь!

Она ничего не сказала матери о дяде Ароне,сказала только, что тетя Рутта сердита и просит мать прийти к ней.

— А в чем дело?

— Не знаю, — солгала Руфь.

— Приготовь сено коровам на вечер! И следи запечкой до прихода отца, — сказала мать и ушла.

Эмиссар много плавал на пароме и спасал душилюдей. Но не в его силах было спасти души своих домашних. Эли однажды совсембыло поддалась ему и хотела преклонить колени, но мать этого не допустила. Вотчто портило Эмиссару жизнь.

У него даже голос менялся, когда онпроповедовал. Чужой, он звучал откуда-то сверху, над головой Эмиссара. ОднаждыРуфь слышала, как он читал проповедь на Материке. Собралось более двухсотчеловек. Он был одновременно и Господом Богом, и Иисусом Христом.Умопомрачительно красивый, с черными вьющимися волосами и сверкающими глазами.Даже рот у него изменился. Стал большой и красный, как у городской дамы, толькогораздо больше.

Руфь видела по собравшимся, что он имнравится. Они стояли и сидели вокруг него, ловя каждое слово. Это быловеликолепно, почти страшно.

Но Эмиссар наш, мы только на время одалживаемего, подумала тогда Руфь.

Так было на молитвенном собрании. Но всеизменилось, как только они вернулись домой. Дома Эмиссар стал обычным. Таким,как всегда.

Вообще-то, Руфи больше всего нравилось, когдаон стоял где-то далеко на кафедре и заставлял людей преклонять колени. Матьтоже предпочитала, чтобы его не было дома.

Йорген вытаскивал из сапог скомканные листыгазеты.

— Сухие! — очень серьезно, с удовлетворениемсказал он.

— Нет, Йорген, они еще мокрые. — Руфь хотелазапихнуть в сапоги новую газету.

Но, Йорген не желал ничего слышать, онвыхватил сапог у неё из рук и быстро надел его. На мгновение Руфью овладелаусталость. Как будто был поздний вечер. Пусть делает что хочет.

Они пошли в хлев. Йорген легко доставал сено,торчащее из люка в потолке, и скидывал.

Пока Руфь то наклонялась за сеном, то сновавыпрямлялась, а сухие стебли кололи ей руки, ее взгляд упал на пыльное окнохлева. Солнечные лучи, осветив паутину, преобразили ее. Сделали прекрасной.Пыль золотилась в луче над двумя дохлыми мухами. Мухи казались чернымибусинами.