Там, где в дымке холмы - Кадзуо Исигуро Страница 22

Летняя жара усиливалась, и вид пустыря за нашим окном становился все более отталкивающим. Почти вся земля высохла и растрескалась, оставшаяся после дождей вода скопилась в рытвинах и канавах. Там плодились всевозможные насекомые: в особенности досаждали вездесущие комары. Жильцы по привычке продолжали жаловаться, однако с годами к раздражению, вызываемому пустырем, примешались цинизм и безнадежность.

Тем летом я постоянно ходила через пустырь к жилищу Сатико, и это путешествие вызывало у меня отвращение: комары нередко набивались даже в волосы, а в трещинах под ногами кишели личинки и черви. Мне ясно вспоминаются эти мои походы: они — как и дурные предчувствия относительно материнства, как и приезд Огаты-сан — придают сегодня тому лету особенную отчетливость. И все же во многом то лето мало чем отличалось от других. Я подолгу — как и в последующие годы — безучастно смотрела на вид, открывавшийся из нашего окна. В погожие дни за деревьями на противоположном берегу реки на фоне облаков вырисовывались бледные очертания холмов в дымке. Этот вид радовал глаз — и порой приносил мне редкое утешение, избавляя от пустоты долгих дней, проведенных мной в нашей квартире.

Кроме проблемы с пустырем в то лето соседей занимали и другие вопросы. Газеты наперебой толковали о конце оккупации, и политики в Токио с головой ушли в полемику. В нашем квартале эту тему обсуждали тоже довольно часто, приправляя, правда, тем же цинизмом, что и красочные пересуды о пустыре. Куда более остро воспринимались сообщения об убийствах детей, будоражившие в те дни Нагасаки. Сначала мальчика, потом девочку нашли избитыми до смерти. Когда третью жертву — еще одну маленькую девочку — обнаружили повешенной на дереве, матерей в нашей округе охватила настоящая паника. Конечно, вряд ли кого утешало то, что все эти случаи произошли на другом конце города: в нашем квартале детей теперь можно было увидеть не часто, особенно в вечерние часы. Не знаю, очень ли эти сообщения волновали тогда Сатико. Она явно меньше оставляла Марико без присмотра, но это, как я догадывалась, было скорее связано с наметившимися сдвигами в ее жизни: дядюшка ответил, что готов вновь принять ее к себе в дом, и вскоре после получения этой новости я заметила в Сатико перемену — она теперь иначе относилась к ребенку, спокойнее и терпеливей.

Сатико выражала большое облегчение по поводу письма дядюшки, и поначалу я почти не сомневалась, что она к нему вернется. Дни, однако, проходили, и у меня начали зарождаться подозрения на этот счет. Прежде всего, спустя несколько дней после получения письма я выяснила, что Сатико до сих пор не удосужилась сообщить об этом Марико. И далее — неделя проходила за неделей, а Сатико, как я узнала, не только не приступала к сборам, но даже и не ответила дядюшке на его письмо.

Не будь Сатико на редкость уклончивой в рассказах о семействе дядюшки, вряд ли мне пришло бы в голову об этом задумываться. А тут во мне проснулось любопытство — и, несмотря на всю ее скрытность, я сумела кое-что для себя обрисовать: дядя, по-видимому, не был связан с ней кровными узами, а приходился родственником мужу Сатико; до того как поселиться у него в доме несколько месяцев тому назад, Сатико его не знала. Дядя был человеком состоятельным, и, поскольку простора в его доме хватало (с ним жили только его дочь и служанка), места для Сатико с маленькой девочкой нашлось бы достаточно. Сама Сатико не однажды вспоминала о том, как много комнат в этом доме пустовало в безмолвии.

Меня особенно заинтересовала дочь дядюшки, которую я посчитала незамужней женщиной, приблизительно ровесницей Сатико. Сатико о своей родственнице рассказывала не многое, но мне вспоминается один тогдашний наш разговор. Мне вообразилось, будто Сатико не спешит вернуться к дядюшке из-за негладких отношений с его дочерью. Я, должно быть, на пробу высказала Сатико в то утро эту мысль, и она, что случалось не часто, ударилась в подробные воспоминания о времени, проведенном в доме дядюшки. Ее рассказ помнится мне очень живо: стояло сухое безветренное утро середины августа, мы с Сатико на мосту на вершине нашего холма поджидали трамвая, чтобы отправиться в город. Не помню, куда мы в тот день направлялись и где оставили Марико (девочки с нами точно не было). Сатико смотрела на открывавшийся с моста вид, заслоняясь рукой от солнца.

— Вы меня озадачили, Эцуко, — проговорила она. — Откуда вам только пришла в голову подобная мысль? Напротив, мы с Ясуко были лучшими подругами, и я с нетерпением жду, когда мы вновь с ней увидимся. Просто не понимаю, Эцуко, как вы могли думать иначе.

— Простите, я, вероятно, ошиблась. Я почему-то решила, что вашему возвращению что-то мешает.

— Ничуть нет, Эцуко. Совершенно верно, когда мы с вами впервые познакомились, я мысленно взвешивала некоторые другие перспективы. Можно ли осуждать мать за то, что она не торопится с решением, какой вариант лучше выбрать для своего ребенка, ведь правда? Так случилось, что на какое-то время нам предоставлялся интересный шанс. Но, обдумав все тщательней, я его отвергла. Вот и все, Эцуко, меня больше совсем не интересуют всякие другие планы и предложения. Я рада, что все обернулось к лучшему, и жду не дождусь, когда мы вернемся в дом к дядюшке. Что до Ясуко-сан, то мы питаем друг к другу огромное уважение. Не понимаю, Эцуко, что заставило вас думать иначе.

— Примите мои извинения. Мне просто показалось, что однажды вы упомянули о какой-то ссоре.

— Ссоре? — Сатико недоуменно в меня вгляделась, потом лицо ее расплылось в улыбке. — А, теперь мне понятно, о чем вы. Нет, Эцуко, это была не ссора. Так, обыкновенная пустячная размолвка. А из-за чего? Вот видите, я даже не помню, какая-то чепуха. Ах да, верно, мы поспорили, кому из нас готовить ужин. Да-да, так оно и было, и ничего больше. Видите ли, Эцуко, обычно мы готовили по очереди. Служанка готовила в один вечер, моя родственница в другой, а потом должна была быть моя очередь. Служанка как-то прихворнула, и мы с Ясуко обе хотели взяться за стряпню. Поймите меня правильно, Эцуко, мы обычно ладили с ней как нельзя лучше. Просто когда постоянно видишься с одним и тем же человеком и ни с кем больше, порой теряешь меру вещей.

— Да, я понимаю. Простите, я допустила большую ошибку.

— Знаете, Эцуко, когда служанка выполняет за вас всю работу, даже самую мелкую, только удивляешься, как медленно тянется время. Мы с Ясуко старались себя занять и так и сяк, но на деле ничего не оставалось, как только сидеть и целыми днями разговаривать. Все эти месяцы мы провели в доме вместе и почти никого из посторонних не видели. Удивительно, что ни разу по-настоящему не повздорили. Всерьез, я имею в виду.

— Да, конечно, это так. Я просто неправильно вас поняла.

— Да, Эцуко, боюсь, что так. Мне, правда, вспоминается один случай — он произошел незадолго до моего отъезда, и с тех пор мы с Ясуко не виделись. Но называть это ссорой нелепо. — Она рассмеялась. — Наверняка Ясуко, когда о нем думает, тоже смеется.

Скорее всего, в то самое утро мы с Сатико и решили до ее отъезда отправиться на целый день куда-нибудь погулять. И вот вскоре после этого, жарким днем, я в обществе Сатико и ее дочери побывала в Инасе. Инаса — это холмистый район Нагасаки с видом на гавань, известный горными пейзажами; находился он недалеко от того места, где мы жили: именно холмы Инасы я и видела из окна нашей квартиры; однако в ту пору всякие дальние прогулки были для меня редким событием, и путешествие в Инасу представлялось грандиозной экскурсией. Помню, с каким нетерпением я ждала ее несколько дней; думаю, это одно из лучших моих воспоминаний, сохранившихся от того времени.