Идиот - Элиф Батуман Страница 21

Я проснулась в 9:07. Уставилась на часы, размышляя, что делать – остаться в постели, пойти позавтракать или же с опозданием бежать на русский. Так странно было представить, что все уже там, что в эту самую секунду идет занятие и весь класс – в сборе. 9:09.

Через пару минут порывистый ветер сдувал с ветвей сухие снежинки на мои щеки, еще теплые после подушки. Я опоздала на двадцать минут. В классе сидели только Иван и Борис. Ирина мне обрадовалась – ей не очень нравилось, когда на уроке только парни или только девушки. Она попросила меня встать рядом с Иваном и изложила свою идею: пусть Иван изобразит того Ивана, Нининого.

– Вы в итоге встречаетесь, – сказала она. – В Сибири. Понимаете?

Мы ответили, что понимаем, и встали друг напротив друга.

– Иван, – сказала я. – Ну вот мы и встретились.

– Это так, – сказал он.

Дальше мы стояли молча.

– Иван, – сказала Ирина. – Ты ничего не хочешь рассказать Нине?

– Ну, – произнес он. Посмотрел на пол, потом – на меня. На лбу появились морщины. – У меня есть жена, – произнес он. – И это – не ты.

Я знала, что эта сцена – понарошку, что она – всего лишь текст. Но внутри у меня всё опустилось, дыхание перехватило, а в груди поднялась волна тошноты. Я поняла, что надеялась услышать слова оправдания: может, он шпион или он скрывается от обвинений в преступлении, которого не совершал. Надеялась услышать, что его брак – фиктивный.

Ничего на самом деле не случилось, – уговаривала я себя. Даже в самом рассказе Нина всё время знает, что Иван женат. Это не новость. Ничего не изменилось.

Но даже в конце занятия я еще немного злилась на Ивана – так в реальной жизни сердишься на человека, который сказал тебе что-то дурное во сне. Вопреки обыкновению, я не стала спускаться с ним по лестнице, а пошла к лифту.

* * *

На каникулы я ездила домой в Нью-Джерси. В целом там всё осталось по-прежнему, но кое-что слегка изменилось. Гипсовый ослик сестер Оливери так и стоял под ивой на подъездной дорожке, но стал капельку меньше. Внутри дома царила невообразимая чистота, как на месте преступления. Мать наняла уборщицу. В кухонном шкафу оказался рис басмати, которого там отродясь не бывало. Мать сказала, что после моего отъезда счет за воду сократился на 80 процентов.

На ужин мать пригласила коллег. Для приглашения был какой-то повод. Меню она составила по самой популярной поваренной книге. Мне досталось готовить десерт – малиновый пирог из светлого «ангельского» бисквита с малиново-миндальным соусом. Мне никогда прежде не доводилось готовить «ангельский» бисквит, и я пришла в восторг, когда тесто начало подниматься, но я открыла духовку слишком рано, и поэтому в центре пирога оно осело, подобно гибнущей цивилизации.

Коллеги матери оказались карикатурно-жуткими. Было трудно поверить, что это гематологи: сама мысль о том, что они, по идее, должны улучшать состояние больных, представлялась комичной.

– Пройдет пятнадцать лет, и на отделении останутся лишь унылые лица, – заявила завотделением с галстуком-бабочкой на шее.

Я расхохоталась. Все посмотрели на меня.

– Я просто не ожидала услышать это от вас, – объяснила я. Мать принесла пирог, который к этому моменту сделался совсем плоским.

– Вижу, вы нам приготовили лепешку. Это намек? – спросила одна из гематологов. Материн бойфренд Стив сказал, что это – пирог «Падший ангел». Мы ели его с малиновым соусом. Если представлять, что ешь блин, то очень даже ничего.

Потом мы с матерью смотрели «Звуки музыки». Из-за рекламы он шел больше четырех часов. Мать подпевала Джули Эндрюс: «Ребенком сделала, наверно, я добро». Она сказала, что, скорее всего, тоже сделала добро, но когда ребенком была я, поскольку из меня вышел толк.

А мое внимание привлекла песня монашек: «Решишь ли ты проблему наподобие Марии?» Можно было подумать, будто Мария – это и есть их проблема, что это – эвфемизм.

Мать перечитывала «Анну Каренину». По ее словам, «Каренина» – о том, что на свете есть два типа мужчин – те, которые очень любят женщин (Вронский, Облонский), и те, которые не очень (Лёвин). Вронский поначалу помог Анне повысить самооценку, поскольку очень любил женщин, но при этом ее он любил недостаточно и ей пришлось свести счеты с жизнью. Лёвин же, напротив, казался нелепым, скучным, занудливым, сельское хозяйство ему было важнее Китти, но зато он более надежный партнер, поскольку в глубине души женщин любит не очень сильно. То есть Анна сделала неверный выбор, а Китти – верный. Вот что думала мать по поводу смысла «Анны Карениной».

В Нью-Йорк я добралась поездом и отправилась посмотреть елку в Рокфеллеровском центре – предмет, который, в отличие от ослика сестер Оливери, видели миллионы людей. Потом в Музее современного искусства я разглядывала советские пропагандистские плакаты. На одном изображалась железная дорога под названием Турксиб и какие-то люди тюркской внешности, чьи головы, по всей видимости, переезжал поезд. Мне стало любопытно, у какого из этих двух предметов за всю их историю набралось больше зрителей – у елки или у плаката?

* * *

Итоговые экзамены мы сдавали не до каникул, а после. Все, кто посещал семинары или языковые занятия, должны были приехать в кампус на сессию, начинавшуюся второго января. Мать негодовала и сожалела, что у меня такие короткие каникулы, но мне, пожалуй, хотелось вернуться.

В начале января атмосфера в поезде кардинально отличалась от середины декабря. В декабре там ехало полно студентов: студентов, свернувшихся калачиком в позе зародыша, студентов, сидящих скрестив ноги, на полу, студентов со всеми своими студенческими аксессуарами: спальники, гитары, графические калькуляторы, сэндвичи, состоящие на 99 процентов из латука, «викинговская» «Антология Юнга». Я слушала плеер и читала «Отца Горио». Бывший владелец книжки Брайан Кеннеди методично подчеркивал предложения, которые мне казались самыми бессмысленными и бессвязными во всем тексте. Слава богу, я не влюблена в Брайана Кеннеди и не страдаю манией расшифровки его мыслей.

В январе пассажиры малочисленнее, старше и трезвее. Я подумала о превращении ребенка в старика. Загадка сфинкса. Не такая уж и сложная. В Коннектикуте легкий снежок перешел в снегопад, он быстрыми волнами опускался ниже и ниже, словно веки ночного вахтера. Я отправилась в вагон-ресторан, где окна побольше. Там пахло кофе – запах стремления к осознанности. В одной кабине человек в костюме уплетал слойку. В другой сидели три девушки и занимались.

– Селин, привет! – сказал одна из девушек, и я узнала в них Светлану, Ферн и Валери. Увидев их рядом, я обратила внимание, насколько голова у Светланы больше, чем у ее соседок. Меня вообще удивляло, что одни люди физически крупнее других.

– Обычно я возвращаюсь на шаттле, – сказала Светлана. Под «шаттлом», очевидно, подразумевался самолет. – А сейчас я думаю, что теперь всегда буду ездить поездом, здесь так спокойно, – продолжала она. – Стыдно сказать, но полеты внушают мне ужас, даже если лететь всего час.