Зеркальный вор - Мартин Сэй Страница 21

Один из челночных маршрутов «Живого серебра» ежечасно отправляется до Стрипа. В ожидании очередного автобуса Кёртис со стаканом содовой устраивается в тихом закутке напротив комнаты для бинго.

Жирная острая еда неважно улеглась в желудке: надо бы посетить туалет до прибытия автобуса. А пока что он пытается осмыслить информацию, полученную от Кагами, — сопоставить ее с тем, что узнал от Вероники и Деймона, выявить совпадения и нестыковки, — однако беспрестанные трели игровых автоматов мешают сосредоточиться. В конце концов он незаметно для себя переключается на наблюдение через приоткрытую дверь за тем, что происходит в комнате для бинго, привлеченный царящим там невозмутимым спокойствием.

В комнате расположились десятка два пожилых дам. Многие заполняют сразу по пять-шесть карточек, а иные умудряются по пятнадцать и даже больше, скрепляя их клеем-карандашом или липучкой. Розыгрыш ведет белая девчонка с брекетами на зубах; она объявляет выпавшие номера четким бесстрастным голосом, который упругими волнами разносится по комнате. Сам воздух кажется здесь уплотненным, лучше передающим звуки. Дамы похожи на жриц в процессе священнодействия. Голубые и розовые кудряшки подрагивают от внимательного напряжения; узловатые пальцы ловко орудуют маркерами, сжимая их на тот или иной атавистический манер. Ведущая прячет номера сразу же после того, как они были названы и продемонстрированы. Кёртис наблюдает за этим действом как зачарованный и в результате чуть не опаздывает на автобус.

Во время долгой поездки под уклон в направлении Стрипа он размышляет о Стэнли. Еще он думает о словах Кагами насчет блэкджека — об иллюзии полного контроля над игрой, — а также о бинго-старушках в тихой комнате, их поразительной сноровке в обращении с карточками и маркерами.

Все эти мысли начинают действовать на него угнетающе, а когда автобус уже подкатывает к его отелю, он отчего-то вспоминает футбольный матч в конце своего первого школьного сезона, когда он умудрился распознать готовящийся блиц еще задолго до снэпа — просто увидел его в глазах и лицах ребят из Баннекера, в манере их движения. Вспоминает внезапно снизошедшие на него спокойствие и ясность. Он вдруг ощутил себя пустым и невесомым. Дальнейший розыгрыш происходил как будто по его сценарию. Первым делом он резко отскакивает от защитного энда, стоящего против него на линии схватки, и тот падает, теряя равновесие. Теперь он свободен. Сдает еще назад, отступая в слепую зону. Активно размахивает руками. Выглядит нелепо. Но это срабатывает. И вот уже корнербек шпарит что есть сил, нагнув голову, — как ракета, нацеленная прямо в Кёртиса. Он падает на колено, упираясь рукой в газон. Слышен глухой треск, и это правильный, почти идеальный звук. Он по-своему прекрасен. Напоминает удар молотком по коробке с мелками. Боль скрючивает его, жжет изнутри. Но, даже не глядя на поле, он знает, что пас был отдан и удачно принят кем-то из своих. Рука оставалась в гипсе до февраля.

А через месяц после снятия гипса Рейгана подстрелили на выходе из вашингтонского «Хилтона», и Кёртис тогда же определился с тем, какой он хотел бы видеть свою будущую жизнь.

Ему кажется, что этот лифт никогда не остановится, с неторопливостью монгольфьера всплывая на высоту двадцати восьми этажей. Наконец лифт выпускает из своих недр Кёртиса, который уже на ходу расстегивает ремень, отпирает карточкой дверь номера, спускает штаны и срывает бумагу с рулона в хорошо продезинфицированном туалете — и все это как бы единым движением. Он еще долго сидит в ароматной темноте (мурашки по коже, едкий привкус во рту, холодный пот на затылке), прежде чем снять куртку и переложить кобуру с револьвером на мраморную раковину. Шторы на окнах в другом конце номера раздвинуты, и уличный свет, пульсирующий разными оттенками, просачивается в туалет через щель под дверью. Это напоминает Кёртису рождественские огни на елке, и он уже в который раз за день собирается позвонить жене. Пытается придумать, что ей скажет, потом воображает ее ответы и свои объяснения. Она видится ему на кухне с телефоном в руке. Возможно, греет молоко для горячего шоколада. Короткий белый халатик распахнут, на ногах пушистые красные тапочки. Форменная одежда для завтрашнего рабочего дня выглажена и теперь лежит на столике. Свободной рукой она упирается в дверцу холодильника, как будто из опасения, что та сама собой распахнется. Браслет из ракушек каури побрякивает о телефонную трубку. Брови нахмурены. Озабоченная морщинка на лбу. Эта морщинка, да еще пара колечек — вот и все, что она получила от Кёртиса за все время их брака.

«Мне очень жаль, Дани. Черт, я ужасно по тебе соскучился. Извини, сейчас не могу говорить». Ничего больше он придумать не может. Не может сообщить о своих планах, поскольку планов у него нет. Их, собственно, нет уже давно — с тех самых пор, как он после ранения вернулся из Косово, еще до их с Даниэллой знакомства. Последние пару лет он просто плывет по течению, лишь реагируя на внешние раздражители. Так что для начала надо бы разобраться с самим собой. Он спускает воду, раздевается, принимает душ, а потом ложится на кровать и начинает размышлять об этом.

Он по-прежнему думает об этом, когда оживает мобильник и на дисплее высвечивается его домашний номер в Филли. Он продолжает думать, пока телефон звонит, и после того, как он умолкает; а когда спустя минуту брякает сигнал о полученном сообщении, он все еще думает об этом.

Он включает телевизор, глушит звук и, пытаясь уследить за бегущей строкой внизу экрана, прыгает туда-сюда между Си-эн-эн, Си-эн-би-си и «Фокс-ньюс». Время от времени он погружается в дремоту. Так проходит несколько часов, и Кёртис вновь начинает испытывать голод. Он встает, одевается, запирает револьвер в сейфе и отправляется вниз, чтобы перехватить где-нибудь сэндвич.

Лифт доставляет его на второй этаж, в зону шопинга, и он шагает по темной брусчатке в ту сторону, где маячит холодный свет нарисованного неба. В пруду, завершающем крытый канал, гондольер подгоняет лодку к причалу, распевая свои песни над головами пассажиров, которые снимают его вихляющими цифровыми камерами. Голубизна воды бескомпромиссна и бесстрастна, как пустой киноэкран.

Справа по ходу возникает сводчатая галерея, ведущая к закусочным и ресторанам. Он направляется туда, но потом делает неверный поворот, вскоре осознает свою ошибку и тем не менее позволяет толпе делегатов какого-то съезда вынести его под высокую крышу площади Сан-Марко. Туристы мусолят безделушки в сувенирных ларьках под зонтиками; струнный квартет состязается с невидимым оперным певцом на балконе; за столиками на тротуаре гурманы вкушают ньокки и нисуаз с тунцом. А впереди, в самом центре площади, зеваки столпились вокруг живой статуи.

Кёртис подходит ближе. Статуя одета во все белое — белая хламида, белый шарф, круглая белая шапочка. Лицо и руки покрыты белилами. Кёртис затрудняется определить пол позирующего человека. Несколько минут он разглядывает статую в просвете между головами стоящих впереди и за это время не замечает ни единого моргания. Ничего не выражающий взгляд направлен в пустоту. Внезапно Кёртис осознает, что многие из созерцателей, включая его самого, почти так же неподвижны, как статуя. Эпидемия паралича. Встряхнувшись, он отделяется от этой группы.