Трепет крыльев - Катажина Грохоля Страница 21

Тогда все будет хорошо.

Ведь лучше хотя бы иметь надежду, чем ничего не иметь.

У меня была когда-то подруга, она выбросилась из окна. Возможно, в момент прыжка, а возможно, уже во время падения с десятого этажа дома в варшавском предместье Мокотов, она пожалела о своем решении. Летела она недолго, были такие, кто это видел, и умерла она не сразу, нет.

Она лежала на газоне, а лето в тот год было сырое, газон пушистый, августовский, он скрывал собачье дерьмо, кусочки хлеба, выбрасываемые из окон, пластиковые пакеты и другой мусор; газон был мягкий, но слишком твердый для ее молодого тела. Она лежала с подвернутой ногой, должно быть, сломанной в бедре, а может, в каком-то другом месте, потому что, собственно говоря, нога лежала рядом, и говорила людям, которые подбежали к ней, их собралось на удивление много:

— Я не хочу умирать, спасите меня, пожалуйста, я больше так не буду делать…

И правда, не будет — ей не представится такая возможность.

Приехала «скорая» — довольно быстро, но все равно поздно.

Так выяснилось, что она не вечна.

Выбросилась она из-за парня. Это было неумно, потому что парню от ее поступка стало только лучше.

Девушки шушукались:

— Гляди, это тот самый, из-за которого…

И:

— Что в нем такого, что она предпочла умереть, чем жить без него?

А в нем ничего такого не было.

Он красовался перед всеми: на похоронах стоял гордый и бледный. А потом уехал с кладбища раньше всех, вместе с Элькой из седьмой квартиры, ради которой бросил Басю. Ту, что хоронили.

Родители Баси горько плакали, они не понимали, почему она им это сделала.

Мать Баси все повторяла тихонько:

— Почему она мне это сделала?

А отец Баси вполголоса спрашивал:

— Почему она нам это сделала?

И не ждал ответа.

Как будто бы она сделала это им, а не себе.

На кладбище пахло скошенной травой, потому что оно примыкало к полям, не знаю, почему ее хоронили возле Пясечного, может, у них там родня? Стояла хорошая погода, мы пришли на похороны почти всем классом, с классной руководительницей, светило солнце, у ангелочков на могилах кривились лица. У одних были закрыты глаза, другие смотрели в небо. Когда гроб опускали в могилу, веревки, на которых он держался, перепутались, и гроб закачался. Я слышала, я могла бы поклясться, что слышала, как Бася в последний раз попыталась встать, крышка гроба дернулась, но четверо мужчин, опускавших гроб в могилу, выровняли его горизонтально, а потом засыпали землей, которая так сильно пахла, и положили сверху цветы, от которых шел дурманящий аромат. Басины родители отошли от могилы, повторяя свои «почему, почему», кто-то подошел к ним, но Басин папа поднял руку так, как будто стоял на «зебре» пешеходного перехода и вел через дорогу детей: Стоп!

И все остановились, и никто уже не набрался смелости подойти к ним.

Люди постепенно расходились, украдкой, как сонные черепахи, делая вид, что никуда не спешат, хотя спешили, ведь что им делать на кладбище после похорон? За воротами они доставали сигареты, закуривали, говорили громче, подбегали к автобусу. Все возвращалось на круги своя.

Басины родители думают, наверное, что что-то упустили, не уследили за дочерью, чего-то для нее не сделали. Чего-то не заметили вовремя. Может быть, думают они, если бы они были другими, то и она тоже была бы другой и не решилась бы на самоубийство.

Но это неправда.

Теперь я знаю: родители не виноваты в том, что мы от них что-то скрываем.

Вероятно, я тоже была другой. Только меня подменили. Отрезали настоящую, а оставили ту, которая им была не нужна. Откуда мне знать…

А та, отрезанная, куда-то подевалась.

Но у меня бывали проблески понимания, как не должно быть. Даже когда я была еще ребенком.

Однажды летом, в июне, уроки закончились раньше. Солнце палило вовсю, было градусов тридцать, не меньше. Я возвращалась домой, над асфальтом стояло прозрачное дрожащее марево. Пахло выхлопными газами, и сквозь это марево я видела машины, которые тоже дрожали, и дрожащие фигуры людей. До колен они дрожали, а выше уже были нормальные.

Я не хотела дрожать всю жизнь.

Дурман растет повсюду. Говорят, это растение было добавлено в любовный напиток, который выпили Тристан и Изольда, и поэтому они не могли жить друг без друга. Что химическое вещество было причиной такого сильного чувства. В состав этого напитка, кроме дурмана, должны были еще входить белладонна и какие-то другие растения, тоже пасленовые, названий которых я не помню. Ученые проанализировали проявления любви и у Тристана, и у Изольды — и пришли к такому выводу.

Дурманом можно убить: он вызывает сильные галлюцинации, и дело может кончиться смертью.

Если бы я заварила достаточное количество дурмана, мой муж умер бы?

Как-то мы ехали в Краков через Кельце («Поехали со мной, у меня всего лишь короткая встреча, зачем тебе сидеть дома одной?»), а не по Катовицкой автостраде — она забита транспортом, особенно в районе Ченстоховы, а потом на этой пресловутой, прости Господи, автостраде всего одна полоса, потому что вторую ремонтируют, да еще платить надо, и получается крюк почти в сорок километров, поэтому мы ехали к Кельце через Груец по дороге номер семьдесят семь.

Я боялась, а он смеялся и поддавал газу.

— Не бойся, — говорил он. — Почему ты не доверяешь мне? — говорил он и прибавлял скорость, хотя там было ограничение до семидесяти километров.

Мои ноги давят в пол, словно там запасной тормоз, а он едет все быстрее. За Груецем дорога резко сворачивает влево, и на миг появляется ощущение, что стена здания, на котором висит реклама строительного склада, стоит прямо на дороге, хотя она не стоит, вовсе нет. Перед этой стеной, задолго до нее, он сказал:

— Мне моя жизнь не дорога, — и газанул.

Мое сердце бешено бьется, набирая скорость, как спидометр автомобиля, трепещет, в голове стучит, я чувствую выброс адреналина; я кладу руку ему на ширинку и шепчу:

— Но ведь я так люблю заниматься с тобой любовью. — Мне не пришло в голову ничего другого.

И он сбавил скорость, и засмеялся:

— Вот видишь, ты не боишься, и когда захочешь, умеешь сделать мне приятное. Ну, не убирай свою руку, я буду ехать спокойно, такой ты мне нравишься.

И я не убирала руки до самого Кракова.

Я не хотела быть плохой. Но понимала, что меня бес попутал, коль скоро хотя бы на секунду мелькнула в голове мысль об этом дурмане.

Тогда я начала молиться.

И хотела понять, почему.

Возможно, если бы я умела его любить, он был бы другим?